Парадокс параллельных прямых. Книга первая
Шрифт:
– Так учиться надо, а не посуду бить… в последнее время её и так почти всю расколотили…
– Почему?
– Почему… почему… – внезапно побагровел Симон, – по кочану! Ясно?
– Нет.
– А тебе и незачем. Ложись, давай, – Симон быстро стянул с него тапочки, опрокинул на кровать и укрыл одеялом, – всё. На сегодня хватит! Завтра учиться будешь.
Пришлось учиться. Тем более, что в качестве сиделки теперь всё чаще оставался Симон.
Сначала, тяжело повисая
Затем, хватаясь за стены, добрался до библиотеки.
– Ого, – задержавшись на пороге, он удивленно окинул взглядом большую квадратную комнату со стоящими вдоль стен стеллажами, – книг-то!.. Это что, фамильная гордость?
– Нет, – мотнул головой Симон, – Этьена сама собирала.
– Ничего себе! – забыв про слабость в коленях, Жан с любопытством прошелся вдоль полок, – как ты думаешь, трогать можно?
– Конечно, я тут чуть ли не половину перечитал, – похвастался Симон.
Но Доре уже потерял интерес к книгам и ещё раз обвел глазами зал.
– Гантели раздобыть сможешь?
Так проходили дни.
Этьена заглядывала рано утром, дожидалась звонка в дверь, бросала вошедшему Симону: «Привет», – и убегала. Возвращалась вечером, незадолго до комендантского часа, накрывала ужин. Потом Симон, у которого, как у работника госпиталя, был ночной пропуск, уходил, а они расходились по своим комнатам.
Иногда, желая продлить вечер, Жан брал книгу и садился в кресло в библиотеке.
Иногда к нему присоединялась Этьена.
Иногда она подсаживалась к бюро и делала выписки из книг, после чего убирала исписанные листы в ящик.
Как-то он снял с полки заинтересовавшую её книгу (Наполеон «Избранное»), полистал и поставил обратно.
Очень хотелось посмотреть записи, но… Сначала он не позволял себе заглянуть в ящик, а когда всё-таки позволил, то оказалось, что ящик пуст. Но, зато на столе, в пепельнице кудрявился невесомый ком сгоревшей бумаги.
Однажды зашли Гаспар с Мадленой. Достав из саквояжа стетоскоп, врач попросил Доре раздеться, после чего долго прослушивал и простукивал ему грудь и спину.
– Дышите.
Жан послушно задышал, глубоко втягивая носом воздух.
– Нагнитесь.
Мужчина нагнулся, а потом из чистого озорства быстро распрямился и присел, картинно разведя по сторонам руки.
– Хорошо.
Помогая подняться, Гаспар подхватил его под локоть, усадил на стул и обвил надувной горжеткой предплечье.
– Давление в пределах нормы. Но от таких упражнений в ближайшее время вам лучше воздержаться.
– Слушаюсь, – стараясь не смотреть на кружащиеся стены, покорно согласился Доре.
– В остальном, всё хорошо. Я бы даже сказал, отлично.
Когда стемнело, женщины накрыли в гостиной стол, на который Гаспар водрузил золотистый «Сотерн» и две бутылки темно-малинового «Сент-Эмильона». Симон притащил из библиотеки широкое кресло (почти кушетку, на которой при желании можно было полулежать, вытянув под столом ноги), в которое без напоминаний перебрался присмиревший после гимнастики Доре.
«Пижон я, – наблюдая, как Этьена с Мадленой носят из кухни тарелки с закуской, запоздало укорил себя Доре, – хорошо, хоть не грохнулся тут… а ведь мог…»
– За тебя! – открывая застолье, поднял бокал Гаспар, – за твоё выздоровление. И за мою статью, которую я напишу после войны!
– За вас, – беря в руки бокал, застенчиво улыбнулась Мадлена.
– За тебя, феномен, – нахально блеснул глазами Симон.
– А вы? – поворачиваясь к Этьене, весело поинтересовался Доре.
– И я.
– Давай! – Симон потянулся через стол и смачно стукнул бокалом о его бокал, – считай, что в медицине бессмертие ты уже заработал. Гаспар тебя так распишет, что у всех только челюсти поотвалятся.
– Заткнись, – попытался утихомирить брата Гаспар.
– А что? – не унимался Симон, – он тут про одного с этим… как его… знаешь, как написал?! Теперь все врачи Парижа его по рентгеновскому снимку в лицо узнают!
– Не в лицо, – негромко поправила Мадлена.
– А? – оглянулся на неё Симон, – конечно, не в лицо! Какое лицо, если на снимке не лицо было, а…
Этьена приподнялась с места и точно залепила рот Симона бриошью.
– М-м-м…
– Спасибо, – поднял свой бокал Доре.
Это был удивительный вечер.
С наступлением темноты в гостиной опустили плотные шторы и включили трехрожковую люстру, похожую на покрытый инеем букет замороженных роз, опрокинутый над столом. Чуть позже, когда электричество начало гаснуть, зажгли свечи, вставленные в такие же удивительные подсвечники.
Откуда-то снизу принесли патефон и целую кипу пластинок.
Потягивая вино, Жан блаженно наблюдал за Гаспаром, с неожиданным для него артистизмом рассказывающим анекдоты.
Распушив вечно стянутые в пучок темные как ночь волосы, Мадлена стала необыкновенно хорошенькой, о чем тут же и узнала от Симона. Получив тычок от брата, Симон комично поднял руки и, опуская, с удовольствием переключил своё внимание на Этьену.
Мягкий свет живого огня нежно обвел контуры столовых приборов, без вульгарного блеска подчеркивая благородную матовость фарфора, желто-золотистую прелесть налитого в узкие бокалы «Сотерна» и темно-бордовую, бархатистую влагу «Сент-Эмильона».