Парадоксы полковника Ржевского
Шрифт:
Когда разъехались, прелестница моя на чердак пробралась, а я уже там ее поджидаю. Говорю, что все мне известно про их коварную затею, а сам внимательно смотрю, как она себя поведет. Красавица мне на шею бросилась: мол, никогда против меня и царя не злоумышляла и влюбилась, едва увидев. В общем, доказала она мне свою любовь и не раз доказала. Там же и сговорились мы поломать вражий замысел на корню.
Я тихо из гнезда заговорщиков выбрался, в лагерь примчался и галопом послал в город троих моих усачей за шампанским и снедью. Все имевшееся у меня в кошельке серебро употребил до последнего рубля! Привезли мои удальцы полные корзины, на дно мы положили заряженные пистолеты –
Чуть свет отправился я с парнями в гости к моей зазнобе. Еду, улыбка до ушей, песни распеваю – не разведка, а кабак столичный! Приезжаю, выходит хозяин на крыльцо, я его обнимаю и заявляю: «Именины нынче у меня. День святого мученика царевича Дмитрия Угличского. С вами, дорогими людьми, приехал отметить!»
Шляхтич кивает, улыбается, зовет праздновать. Говорит, что как раз и гости должны съехаться… А мне только этого и надо. Как собрались «гости», велел я внести шампанское. Молодцы-гусары корзины втащили, бутыли на стол выставили и ждут моего приказа. Я и говорю: «Сейчас вам покажу, как мы, гусары, бутылки открываем».
Беру одну из бутылок, подхожу к нагрянувшему как раз нашему соглядатаю и с размаху хлобысь его по макушке. Гости было с места вскочили, ну да гусары еще те ухари: выхватили со дна корзин пистоли – сидеть, паскуды, и не двигаться!
Тут-то злодеи и сообразили, что сами в западню попали. Как говорится, не рой другому яму… А меж тем полюбовница моя зажгла в своей комнате фонарь да на подоконник выставила, что было уговоренным сигналом. К тому моменту уже вся сотня близ того поместья собралась. Когда наши храбрецы нагрянули, никто во дворе и ойкнуть не успел.
Но спустя несколько дней о том случае уже и не вспомнил никто, не до того было: Наполеон перешел Неман. Однако же кто знает, как бы вся история пошла, ежели б удался тот замысел, и государь наш, император Александр Первый, вместе с Барклаем к Бонапарту в плен угодили.
Вот так-то, друг мой. Диву порой даешься, какими извилистыми тропами шагает причудница Судьба. Хотя и человек на ее пути – не просто лист, гонимый ветром. Слышал, поди, про то, какое государь Александр Первый, едва взойдя на престол, устроил испытание графу Аракчееву?
– Признаться, не доводилось прежде.
– Ну так слушай…
…Александр Первый Аракчеева в ту пору весьма не жаловал, а убрать его с глаз долой вроде как и не за что было. Тогда император придумал хитрый трюк. Вызвал к себе графа, положил при нем в портфель два листка бумаги и говорит: «На одном я написал „уходите“, а на другом — „останьтесь“. Доверьтесь судьбе и тащите свой жребий». Ну а правду сказать, его величество схитрил – на обоих листках написал «уходите». Но и Аракчеев-то отнюдь не дурак был, похитрее молодого государя. Вывернулся! Вот угадай: как?
Ответ смотрите на с. 182.
– Или, к примеру, взять сражение под Лейпцигом, знаменитую Битву народов, – продолжал рассказывать Ржевский. – Я своими глазами видел, как пушечное ядро угодило меж императорами России и Австрии и стоявшим тут же королем Пруссии. Однако ж, на счастье, не взорвалось. Зато, как мне сказывали, другое ядро в том же сражении пролетело меж Наполеоном и одним из его генералов, ударило в стоящее за ними дерево и рикошетом попало в того самого генерала. А ведь могло и в другую сторону уйти.
А вот еще случай, уже из древней истории, когда мельчайшая, по сути, малость могла в корне изменить ход истории. Помнишь ли ты о походе Ганнибала через Альпы?
– Конечно. Сей доблестный полководец, зная силу римских легионов, решил обойти крепости римлян и ударить там, где его не ждут, – со стороны Альп.
– Так и есть. Еще до Суворова он совершил беспрецедентный переход через сии горы и так врезал по Италии, что едва не ощипал Римского орла, как мы – галльского петуха. Однако же, как утверждает древнеримский консул Тиберий Италик, все могло сложиться для римлян куда хуже, не окажись на пути великого полководца некоего весьма подозрительного сугроба, или не случись в этот момент в руках у Ганнибала дорожного посоха. Но сугроб встретился, и палка в руках оказалась. Эх, жаль, не попался драпающему из России Наполеону этакий сугроб! Глядишь, и до Ватерлоо бы дело не дошло…
…У Ганнибала в тот день из тридцати восьми тысяч пехотинцев до Италии осталось лишь двадцать, из восьми тысяч всадников – всего половина, а из тридцати семи боевых слонов, кто говорит, один, а кто – три. А теперь представь, чего бы добился Ганнибал с этаким войском. То-то же!
– Да что же там произошло-то?!
– А сам как думаешь?
Ответ смотрите на с. 182.
– Но следует отдать судьбе должное: такие подвохи она устраивает не часто. Обычно, имея голову на плечах и соответствующее в оной содержание, из всяких каверз можно вывернуться. Главное – не решать за планиду, что тебе, мол, конец настал. Тут, брат, делай свое дело наилучшим образом. И как говаривал рыцарь без страха и упрека Бертран Дюгесклен: «Поступай, как считаешь должным, и будь, что будет. И все равно, что скажут».
Причем неважно, о боевых действиях речь идет, или о чем ином. Не веришь? А вот послушай историю и сообрази, как бы ты поступил. Как известно, знаменитый Никола Буало почитается отцом современной поэзии. Его стихи и, главное, его прославленный свод законов – «Поэтическое искусство» – ныне почитаются любителями словесности не менее свято, нежели в церкви Новый Завет. Соблюдают его или нарушают, все едино соотносятся с ним. А ведь, по сути, не будь у Буало сообразительного и быстрого ума да острого языка, мог бы, пожалуй, и в Бастилии до скончания дней своих крысам правила стихосложения и изящный слог преподавать.
А дело вот как было…
…Однажды король Франции Людовик Четырнадцатый, желая блеснуть тонким вкусом и умением складывать рифмованные строки, продемонстрировал Никола Буало свой поэтический опус. Великий поэт, едва глянул на рифмованные упражнения августейшего Короля-Солнце, тут же сообразил, что дело может обернуться для него весьма нежелательным образом. Ибо государь, привыкший к тому, что каждый его чих объявляется проявлением гениальности, вовсе не обрадуется, услышав неприятную правду о попусту изведенных чернилах. Король смотрел на него и ждал. Сказаться внезапно заболевшим было невозможно, и хотя не всякий желудок мог выдержать такое напряжение, но отвлекаться от монарших строк, чтобы использовать по прямому назначению бумагу, на которой они были начертаны, тоже не слишком куртуазно. Следовало что-то сказать, и желательно так, чтобы следующую фразу мог услышать кто-нибудь, кроме тюремных надзирателей.