Параллельные прямые
Шрифт:
— И вы добровольно будете шпионить? — Усомнился отец Алексий.
— Кто Вас научил говорить такую ерунду, батюшка? — Сагалевич всей позой изобразил насмешку. — Конечно же, нет. Мы будем вынуждены заняться этим под жутким принуждением этой вашей ОГПУ.
Лаврентий Павлович, не торопясь с ответом, долго протирал линзы, наконец, водрузил пенсне на место и спросил:
— И вот просто так, на чистом энтузиазме?
Старый Соломон рассмеялся чистым, детским смехом.
— А мы разве не будем получать зарплату? Или Вы не считаете
— Только попробуй, — предупредил отец Алексий, кивая на кадило.
— Теоретически я могу себе представить такой вариант, — согласился Берия, наблюдая, как Сагалевич пытается подвинуться подальше от грозного священника, — но где гарантия, что по прибытии в Америку, вы не пойдёте сдаваться в ФБР?
— Товарищ комбриг, — не унимался старый шпион, пересев на стул в другой стороне каюты, — Вы же не барон Ротшильд, а я не пришёл закладывать фамильные драгоценности. Ну, какие могут быть гарантии? Лучше представьте, сможем ли мы жить в какой либо стране, и не устраивать ей пакости? Одну маленькую, или, хотя бы, много больших?
— Да…. И много вас таких?
— Миллионов пять наберётся. Ой…. Нет, на корабле, конечно, поменьше. Инженеров же Вы заберёте? Тогда человек сто.
— А уголовники?
— Так Вам людей посчитать, или сказать, сколько народа? — Ответил Соломон Борухович. — Всех социально близких можете забрать себе, мы не обидимся. А давайте, Лаврентий Павлович, продадим их Нахамсону на шахту? Гирш заплатит в твёрдой валюте.
— Русскими людьми торгуешь, морда? — Взревел отец Алексий, пытаясь нащупать на боку отсутствующий палаш.
— Подождите, Алексей Львович, — Берия остановил священника, — какие же они русские? Это про Вас можно сказать. Уже про меня. Или, даже, про Соломона Боруховича. Вот мы — русские. А уголовники…. Всё, кончилось время социально близких. Урою урок.
Добровольные секретари с должным почтением внимали начальственному гневу, впрочем, не понимая его причин. Но Лаврентий Павлович быстро успокоился и стал прежним, крайне невозмутимым комбригом с тихим голосом.
— Мы подумаем над Вашим предложением, товарищ Сагалевич, — того перекривило от обращения, — мне нужно посоветоваться с шефом.
— С Гавриилом Родионовичем?
— Ага, с ним. Не с Михал Иванычем Калининым такие вопросы обсуждать.
Лежу в тесной радиорубке на диванчике и изнываю от жары. Эти кочегары, точно пособники вероятного противника. Разве можно так пускать пар на отопление? Изя, правда, объясняет излишнее тепло работой радиоаппаратуры. Лампы, мол, там здоровенные, вот они и раскаляются. Ха, за дурачка меня принимает. Даже дети загадку знают — светит, но не греет. А они даже и не светятся, так, волосинка какая-то внутри горит. Уши он мне греет, собака. Не лампа — Изя.
И злобный такс страдает. Вот он, притулился в ногах, и посматривает, в тайном ожидании, что я из кармана ему белого медведя вытащу. Всё ещё надеется поохотиться, по несколько раз в день выбегает встречные льдины осматривать, а потом перед зеркалом грозному рыку тренируется. Ездовые собаки уже неделю как боятся из трюма вылезать, за что охотнику ежедневный боцманский респект. Разъедается чудовище моё кривоногое, скоро по трапу не сможет взобраться. Но на зов Сан Саныча летит стрелой. Предатель. Так вот она проявляется, немецко-фашистская порода.
Да, кстати, о немцах. Гитлер же в этом году должен на выборах победить. Они уже были, или нет? Надо будет у Лаврентия спросить, наверняка в его диссертации записано. Напарник ещё вчера предлагал Адольфа попутно грохнуть. Оно бы и неплохо, я лично не против, но как его теперь на полюс затащить?
— Ну вы долго ещё там настраивать будете? Эрнст Теодорович, ты частоту не забыл?
— Я там шкалу ножиком процарапал, — вместо радиста ответил Изя, прикручивая провода к большому громкоговорителю. — Не волнуйся, сейчас готово будет. Не терпится с шефом поговорить? Сейчас он тебе хвост накрутит.
— Настолько грозен? — Спросил Кренкель.
— Не то слово, — лицемерно вздохнул товарищ архангел. — Форменный зверь. Ночами не спит, всё думает — куда бы нас послать? А ты говоришь — грозен. Это бы полбеды.
— Да… — посочувствовал Теодорыч. — И как его Менжинский до сих пор терпит?
— Кого? — В один голос спросили мы.
— Ягоду, кого же ещё?
Из репродуктора слышался обычный шум, треск и свист вперемешку с чужой морзянкой. Что, впрочем, старшего радиста не смущало. Он привычно отбивал ключом свои позывные, пытаясь достучаться до неизвестного ему шефа. Уже восьмая попытка заканчивалась неудачей.
— Может у них обед? — Предположил Кренкель.
Я поглядел на часы. Всё может быть, распорядок дня в нашей конторе весьма вольный и своеобразный. Особенно у нас в отделе. Бывает, так всё надоест, что обеденный перерыв с каждым часовым поясом устраиваешь.
— Ну, чего кричите? — Из динамика вдруг раздался знакомый голос с сильным грузинским акцентом. — Слышу я всё. Мощность передатчика убавьте, уши закладывает.
Старший радист подскочил со стула, встал по стойке «смирно» и, косясь на радиостанцию, прошептал:
— Ваш начальник сам товарищ Сталин?
— А ты как думал, Теодорыч? — Изя расплылся в довольной улыбке. — Станем мы ещё на всякого Ягоду размениваться.
Шеф в громкоговорителе пошелестел бумагами, с хрустом в скулах зевнул, и продолжил:
— Морзянку вашу, тут всё равно некому переводить. Поэтому спрашивать меня ничего не надо, не отвечу. Потому, слушайте. Да, секретность обеспечьте. Посторонние есть?
— Так я пойду? — Утвердительно спросил Кренкель, и вышел из рубки.
— Значит так…. Товарищи, братья и сёстры…. Пардон, не тот листок взял. Ага, вот он.