Шрифт:
Вместо пролога
Мы с вами живем в такое время, когда нечасто приходится думать о могучих силах стихии. Цивилизация, достижения научно-технического прогресса оградили нас от неожиданных встреч, поединков с природой, когда на карту ставится наша жизнь.
Реактивные лайнеры почти мгновенно проносят нас над горными вершинами, которые нередко ценою жизни покоряли отважные одиночки. Быстроходные суда в считанные дни пересекают океаны, которые тоже не так давно могли преодолеть лишь отважные. Риск, борьба за жизнь на лоне природы — кажется, все это теперь так далеко…
Но и сейчас, в наши дни, нередко все же случается, что человек
Ради них, ради всех, кто волей случая попал в беду где-нибудь в море, в лесах, в пустыне или в горах, отправились в путь герои этого повествования. Их опыт, приобретенный в тщательно продуманных и подготовленных экспериментах, поможет потом другим.
Но и не только они, добровольные испытатели, собрались на страницах книги, которую вы держите сейчас в руках. Есть среди них и люди, добровольно избравшие для себя высокую степень риска для того, чтобы лучше узнать себя, свои возможности. Их риск — обдуман и, значит, разумен. В конце концов он тоже послужит приобретению полезного опыта.
Они все пройдут перед вами рука об руку за теми людьми русской науки и путешественниками, которые в свое время тоже вступали в поединок с природой. Время меняет людей, но силы стихий и сейчас столь же суровы и столь же грозны.
Хотя можно сказать иначе; и прежде, столетия назад, стихия была столь же сурова и столь же грозна, как в наш — космический — век
Вокруг океан
Ужаснее и величественнее картины вообразить себе нельзя, какую можно видеть здесь в зимние северо-западные бури, которые всегда бывают сопровождаемы громом и молнией. Ревущий ветер, потрясающий здания и производящий беспрестанный стук в окнах и дверях, который только прерывается сильными громовыми ударами, рассыпающимися над сомой головою. Частая и яркая молния, освещающая на несколько секунд окрестности и представляющая из тьмы в мгновение ока взору зрителя волнующееся, кипящее у берегов море, стоящие на рейде в большой и беспрестанной опасности корабли и вершины черных гор, окружающих Капштат, глубокая, тишина и бездействие во всем городе — суть такие предметы, которые вселяют в сердце какой-то необыкновенный священный трепет!., и, представляя природу во всем ее грозном величии, производят в душе некое тайное удовольствие! Случившаяся при мне в Капштате жестокая буря вечно будет живо запечатлена в моей памяти! Но у меня нет сил сообщить словами другим, что я чувствовал, смотря на столь величественную картину природы!
1. Одни (Андрей Ильичев)
Эта история началась по-другому, но могла начаться и так.
…Три часа ночи. Дребезжащий голос судовой трансляции, предлагающий немедленно подняться на верхнюю палубу. Уходящие в бесконечность, тускло освещенные аварийными лампочками коридоры. На верхней палубе- кучки испуганно жмущихся к палубным надстройкам пассажиров. Суета матросов у шлюпбалок. Многократно усиленный динамиками голос капитана, призывающий к спокойствию. А поверх всего — непрерывный, ревущий вой пароходной сирены. Спасательный жилет — в одни руки. Уверенные действия команды, работающей по аварийному расписанию.
— Дети и женщины — вперед!
Жесткий коридор матросских плеч, плачущие малыши, плывущие над головами. Раскрывающиеся далеко внизу оранжевые пузыри спасательных надувных плотов. Кровавое зарево взрывающихся в небе сигнальных ракет. И чьи-то участливые руки, втягивающие тебя в резиновое нутро спасплота…
Стоп! Что дальше? На этот и на другие вопросы должны были попытаться ответить мы во время своего многосуточного автономного плавания по Каспийскому морю.
Спустя несколько лет я иногда перелистываю свой, порыжевший от долгого пребывания в воде дневник. Размытые буквы складываются в слова, слова — в предложения, а за ними встает голодовка, беспокойные вахты, лица товарищей. Я вспоминаю и снова переживаю те далекие, но такие важные для меня события.
Сны
Столовая, субботний вечер. Дробно постукивали пластмассовые подносы о металлическую стойку раздаточной. Беспрерывно звенели ложки и вилки. О чем-то невнятно гудела очередь. Пулеметно трещали кассовые аппараты. Из поварского отделения вырывались клубы пара. Подносы, заполненные шницелями, щами, винегретами, компотами, проплывали мимо. В воздухе витал запах жареного лука и подгоревших котлет.
— Хлеба сколько? — Кассирша деловито осматривала мой поднос. Где-то в подсознании я уже догадывался, я уже знал наверняка, что это всего лишь сон. Но прервать его было выше моих сил.
— С вас семьдесят две копейки! — небрежно, почти не замечая меня, бросила кассирша, уже поглядывая на соседний поднос. Очередь напирала. Сзади кто-то, навалившись на стойку, зудел: "Девочки! Ну принесите же наконец кто-нибудь сметану!" С чувством обреченности я еще успел найти место за столом, отодвинуть грязную посуду, расставить тарелки. Я успел погрузить ложку в борщ, покрытый сверху тонким слоем расплавленного жира. Потом я проснулся…
Плот, круто переваливаясь на волнах, поскрипывая своими металлическими суставами, шел по курсу. Одинокая чайка зависла р восходящем потоке, широко распластав крылья. Рядом со мной, завернувшись во влажные спальники, изредка вздрагивая, смотрели свои сны мои товарищи по плаванию, по плоту, по эксперименту. В ту ночь им тоже снилась еда… Попытался вспомнить, чем я заполнил поднос во сне, но ничего не вышло. Вздохнув, натянул на голову спальник…
И опять здоровенный детина, сияя розовыми щеками, нес, обхватив его руками, огромный лоток с только что выпеченными горячими пшеничными булками…
Контрольщики, назовики, пснщики
Впереди неясно маячит контрольный плот. Скрипит, покачиваясь на мачте, закопченная керосиновая лампа. Мечется по плоту тусклое желтое пятно света, выхватывая из полутьмы то набухшие влагой паруса с выцветшей эмблемой "Клуба кинопутешественников", то мешки с продуктами, сваленные у основания мачты. Вахтенный, отбывающий свои последние минуты дежурства, сидит на баке с пресной водой, закутавшись в штормовку, уставившись предутренним осоловелым взглядом в темную морскую воду.
Тихо бормочет приемник. Зеленоватый глазок подсветки шкалы, словно ночничок, выхватывает из тьмы лицо дежурного. Кажется, это Володя Степанов.
Я вытаскиваю из-под спальника руку и, нашарив фонарик, мигаю три раза. Через секунду три коротких белых вспышки отвечают мне. Все нормально! "Курс?" — негромко спрашиваю я. На воде даже тихий голос разносится далеко. "210!" Закатываю рукав свитера и, постучав по корпусу наручного компаса, замираю. Фосфоресцирующая стрелка лениво скользит вдоль циферблата и замирает на цифре 210. Точно! Я снова зарываюсь в одеяла.