Параметры риска
Шрифт:
Неожиданно ветер отпустил на секунду. И я вдруг ясно представил — словно на картине увидел, — как на моей улице налетающий порывами ветер сгребает мусор, сухие листья, закручивает их пыльными воронками, тащит по мостовой… Как рвет зонты, треплет женские юбки, хлопает форточками…
Третий — последний — шквал обрушился на нас. Стаксель рванулся вверх. Неодолимая сила приподняла, встряхнула, отбросила в сторону мои 70 килограммов, вцепившихся в парус. Я ничего не успел понять, только почувствовал боль в ушибленном бедре. Угрожающе, до хруста в швах, выдулся грот. С невероятной быстротой
Все кончилось. Не более четырех секунд длился этот шквал. Ветер сразу ослаб, задув, хотя и сильно, но ровно.
— Послушай, дорогой, ты всегда так высоко прыгаешь? — обращаясь ко мне, заинтересованно спрашивает быстро пришедший в себя Сергей.
Главное дело, гляжу, летит кто-то, а крыльями не машет! — вступает торопливо Матвеев.
— А я-то сам… Я-то… — перебивая друг друга, спеша выплеснуть скопившееся напряжение, мы говорим, смеемся, острим…
А потом был дождь. Он рухнул с неба разом, словно перевернули гигантское ведро. Уже через пару минут двойные брезентовые штормовки были мокры до последней нитки, а минут через пять холодные струйки, просочившиеся сквозь свитеры, поползли по телу.
Первые гребни начинающегося шторма застучали в корму, борта, доставая мелкими брызгами до самой мачты. Скоро от холода зуб на зуб не попадал. Если мы пытались разговаривать, то на слух это напоминало работу телеграфных аппаратов. "А от пал-л-латочки мы зря от-казались!" — выстучал Сергей. "Еще бы", — застрекотал свой ответ Женька, попытался еще что-то добавить, но что, понять было уже невозможно.
Спустя час мы сообразили, что если ничего не предпринять, то весь широчайший диапазон простудных заболеваний, начиная с ОРЗ и кончая воспалением легких, нам гарантирован.
После короткого совещания, на повестке дня которого фигурировал только один вопрос: "Холод и методы борьбы с ним", — пришли к единственно приемлемому в этих условиях решению. Поставили на автопилот, то есть выставили курс, закрепили руль и паруса. Теперь, до перемены ветра, плот мог идти практически без нашего вмешательства. И, раздевшись до пояса, тело к телу, мы легли на мгновенно промокшие спальники, завернувшись в два слоя полиэтиленовой пленкой.
Всю эту бесконечную ночь делились в буквальном; смысле друг с другом теплом. Дождь лил без перерыва почти до самого утра, тупо барабаня в натянутый полиэтилен. Через каждые 30–40 минут особо «вредная» волна перехлестывалась гребнем через сооруженный из рюкзаков волнолом, скапливалась на пленке и, рано или поздно найдя в ней трещинку, стекала на нас тонкими струйками.
Спокойная вахта
Минута тянется бесконечно: словно капля воды — набухает неспешно секундами, копится, тяжелеет, срывается в небытие… И вновь заходит на очередной обо рот. Я лежу, уютно свернувшись на полуспущенной камере. О чем-то многоязычно бормочет приемник. Темнота такая, что можно, кажется, резать ее на куски и складывать штабелями.
Плот слился с морем, море — с небом. Над головой немо мерцают мириады звезд. Млечный Путь стеклярусной россыпью перерезает небосвод. Плот тихо покачивается, и, если поднять глаза, создается полная иллюзия невесомости.
Внешний мир сузился до размеров меня самого. Я еще могу рассмотреть свое плечо, руку. Я чувствую тело: покалывание в онемевших пальцах, пульсирование крови в неудобно положенной ноге. Но почти совершенно утерял ощущение местоположения этого тела в пространстве. Во Вселенной нет ничего, только ты, чернильная темнота, звезды и «космическая» тишина.
Я лежу и думаю о том, как через три часа погружусь в нагретый спальник, как пригреюсь и как буду спать аж до полудня. И когда меня разбудят, уже будет кипеть на примусе вермишель…
Неожиданно звезды начинают куда-то скользить, падать, и я с готовностью погружаюсь в ватную подушку дремоты. Будит меня холод. Ознобом он поднимается с занемевших ног. Мокрой холодной улиткой противно ползет по спине. Я плотнее затягиваю видавшую виды штормовку, пытаюсь выдавить из тела липкий озноб. Но это приводит только к тому, что меня начинает сотрясать мелкая дрожь.
Открываю глаза. Оказывается, уже рассвело. Сквозь серую муть утреннего тумана просматриваются паруса. Сколько же я спал? Выпрастываю из-за пазухи руку и долго смотрю на часы. Прошло 35 минут. Только 35! Впереди еще почти два часа вахты…
Дербентская впадина
Двухмиллиметровый капроновый шнур, вспарывая воду, уходит в глубину. Вниз его утягивает массивная свинцовая гирька, стремящаяся согласно закону всемирного тяготения к центру земли. Но рано или поздно путь ей преградит дно. Через сколько это произойдет — вот вопрос, который интересует нас в данный момент.
— Если б моряки видели, как мы замеряем глубины, они б полопались со смеху, — замечает Матвеев.
Сошло уже метров 200. В моих руках, наколотая на металлический прут, бьется большая белая катушка.
— Придержи, — просит меня Сергей.
Я сбавляю обороты, но послабнувший было шнур вновь натягивается. Значит, гирька еще болтается на весу…
— Стоп! — командует Кромаренко. Кажется, он почувствовал рывок. — Начинаем подсчет метров.
— Вытяжка шнура минус угол сноса, итого где-то 480 метров, — Женька растягивает улыбку до самых ушей. — Это вам не цыплячьи глубины первой десяти дневки! Если верить карте, мы входим в район Дербентской впадины.
И голосом торопящегося экскурсовода извещает:
— Вы находитесь в самом опасном месте Каспийского моря. В среднем за год здесь происходит штормов больше, чем в любой другой точке моря. Тут зарегистрированы максимальные высоты волн, достигающие) 13–14 метров. До ближайшего берега… — Женька быстро пробегает по расстеленной карте циркулем, — 75 миль, то бишь 138 километров…
В это время — 27 июля — по Центральному и Юго-Западному Каспию было дано штормовое предупреждение. 30 июля размеры надвигающегося шторма уточнены. Были поставлены в известность Каспийское пapoходство, рыболовецкие совхозы и колхозы, штабы Военно-Морского Флота, бригады нефтяников, работающих на буровых, расположенных в море. В боевую готовность приведены спасательные силы.