Параметры риска
Шрифт:
Это очень красиво! Но чувствуешь себя в такой день крайне неважно. С утра, едва встал — полуобморочное состояние: я заметил, что в жаркий, солнечный день самочувствие значительно ухудшается. Все приходится делать с большой затратой сил, через нежелание. Мы уже давно привыкли к тому, что все, или почти все здесь приходится делать против желания.
Подле первого мыса — около километра от нашей резиденции — Володя нашел большой деревянный я видимо, смытый с какого-то судна, набил его досками и обломками деревьев, валявшимися на берегу, положил сверху
Через два часа мы полезли в воду — встречать точно пришедшую посылку. Несколько досок из ящика выплыли и заканчивали свой путь самостоятельно, но ни одна не пропала: мы все выловили. Теперь до конца дня на ночь дров, пожалуй, хватит…
Вот что оказалось для меня неожиданным: мы столько дней боролись за огонь, мечтая о нем, как, наверное мечтают о счастье, а он, едва появившись, сразу же нас разъединил: мы реже стали собираться все вместе.
Теперь кто-то один вынужден сидеть возле него, двое других должны заниматься делами. Естественно! что дел теперь на одну треть прибавилось.
Толя отдежурил ночь, поел с нами печеной рыбы лег СПЕТЬ. Я несколько часов поддерживал огонь, а Володя вновь отправился на поиски дров.
Теперь мы знаем, что такое настоящий голод. Это такое состояние, когда не хочется есть. Полная апатия! слабость, одышка. Едва встаешь, кружится голова, и иногда кажется: вот-вот упадешь. Ноги ходят с трудом, неохотно.
А пока… Пока мы стараемся сделать все, чтобы хоть как-то разнообразить, облегчить нашу жизнь.
На берегу долгое время валялся большой кусок японской сети. Мы все никак не могли найти ей применение. Пищулин взял ее и соорудил в кустах великолепный гамак. Лежать в нем неописуемо приятно-мягко. Мыто привыкли, что под боком у пас обязательно должен торчать какой-нибудь камень!
На берегу бухты Толя вбил столб и стал на нем делать зарубки, отмечая счет прожитым дням. Невольно у нас получается жизнь по Крузо: Володин гамак, Толин столб. Правда, в нашей с ним жизни больше различии, чем сходства. У него под рукой было практически все, что он мог пожелать. Зато он был один… Хотя судьба постоянно и щедро вознаграждала его за одиночество.
Все заботы сейчас — возле огня. Я заметил, что каждый из нас обращается с костром по-своему. И характер в этом проявляется тоже.
Володя выбирает полено побольше, потяжелее, и, почти не глядя, бросает его в огонь, разрушая сложившийся в углях порядок. Кажется, он делает это небрежно, но огонь ни разу еще не задохнулся от столь вольного с ним обращения.
Толя крупные полешки никогда не кладет — экономит хорошие дрова до того времени, когда без них обойтись будет нельзя. Он подбрасывает сухонькие веточки, ломкие ветви из леса. Кладет их в огонь всегда осторожно, иногда втыкая ветки в виднеющийся красный просвет — поближе к огню. Делает это очень аккуратно и тщательно.
А я обращаюсь с огнем почти как с живым существом: боюсь его запугать, боюсь закормить.
С берега до меня доносятся глухие удары: это Коваленко с Пищулипым «демонтируют» плот, разбивая доски бревна камнями. Запас дров уже кончился, в ближайшее время взять их неоткуда, поэтому и пришлось пожертвовать плотом.
Что бы такое поесть, когда мы вернемся домой? Наверное, сначала придется вкушать что-нибудь жиденькое. Самая обыкновенная еда теперь кажется недосягаемым лакомством. Подумал: не ценим мы в нашей обычной жизни нашу обычную жизнь!
А дождь не кончается. Какой-то неопределенный, уклончивый по характеру дождь: то вроде бы затихающий и дающий надежду на скорый конец — когда-то должна же иссякнуть эта промозглая влага? А то вдруг — вскипающий на кровле нашего дома, льющий с возрастающей силой и смывающий без следа только что дарованную надежду. Ненавижу такие дожди…
Воздух в зеленом доме влажный, и от него одежда вся влажная. Надеваю рубашку. Руки в рукава неохотно влезают — как если бы я надевал ее на мокрое тело.
Мы ничего почти не знали о том, как добывают огонь, и ко всему пришли сами. Человечество шло к огню тысячелетиями, а мы наивно верили, что сумеем добыть его за первые несколько дней. Теперь, вспоминая, с каким трудом мы добыли огонь, думаю: неужели это действительно сделали?
А ночью я дежурил подле огня. Моросил липкий, нескончаемый дождь, но пламя костра грело меня. Дождь начался еще под вечер, когда стало темнеть и небо сплошь затянулось серыми тучами.
Потом, уже к середине ночи, сквозь их плотное сукно пробился первый отблеск — первый неровный свет. Это показалась луна. Очень похоже стало на далекий выход из длинного подземного туннеля.
Тучи вскоре раздвинулись, подобно шторам в бесконечно широком окне, обнажив яркие звезды, и сразу стало далеко и отчетливо видно вокруг.
Иногда, незаметно для себя самого, я погружался в сон, а потом резко вскакивал, опасаясь, не погас ли огонь. Мы не умели сначала сделать даже такой простой вещи — сохранить угли на всю ночь, до утра. Но, честно говоря, и не хотели учиться этому: даже ничтожная доля риска потерять огонь оставалась, а мы теперь рисковать не могли. Не хотели даже думать об этом!
Утром меня ждал царский завтрак: ребята встали рано и запекли на углях по девять рыбешек на нос. Такого здесь еще не бывало. Это стало похоже на пиршество. Вот только бы соли, хотя бы щепотку…
Я лег спать в зеленом доме и, хотя насекомые почему-то на сей раз не допекали, долго не мог уснуть. Лежал и слушал треск углей в костре и тихий говор Толп с Володей.
Потом Толя сказал: "Тише, дай Лене поспать…" — и они замолчали. Мне стало так хорошо от этих негромко сказанных слов… Что-то внутри вдруг расслабилось, и я незаметно уснул.