Параметры риска
Шрифт:
Послесловие
Спешу сразу объяснить: фотоаппарата у нас с собой не было. Снимать я мог только после того, как за нами пришел корабль. Я одолжил аппарат и сделал несколько снимков буквально за десять-пятнадцать минут до того, как покинуть наш остров.
В принципе мы могли бы взять с собой фото- или киноаппарат, но решили не брать. И вот почему: фотоаппарат-это огонь. В первый же солнечный день мы бы вывернули объектив и получили сильную линзу. Ну и потом потерпевшие кораблекрушение вряд ли спешат прихватить с собой
Как же он красив, наш остров, когда глядишь на него с моря!
Две мохнатые зеленые сопки — мы блуждали в лесу, их покрывающем…
Маленькая, уютная бухта — здесь мы ловили креветок и здесь же, на ее берегу, добыли огонь…
Дальше, за выступающим скальным мысом, где купались, ловили камбалу, — большая, обширная бухта с пологим песчаным берегом. Здесь встретили нерпу…
У северной оконечности острова под высоким отвесным обрывом — груды гигантских камней, где лежали, отдав себя ветру и солнцу… С этих камней наблюдали касатку…
Кекуры, каменные столбы, торчащие из моря, будто пальцы, указующие в небо…
Так знакомо нам все, так уже дорого!
И вот теперь, стоя на борту корабля, мы видели, как остров наш отдалялся, становился меньше и меньше, застилаясь туманом, словно бы погружаясь в пучину…
Стальная палуба мелко дрожала у нас под ногами, и мы испытывали странное чувство, которое иногда испытываешь, стоя рядом с большой, мощной машиной. Вот и вернулись мы в наш привычный, обыденный мир, где рядом с человеком обитают механизмы. И еще неизвестно, чей это мир больше: каш или их…
У каждого человека на борту корабля были свои дела — никого нельзя увидеть без дела, — и только мы трое слонялись, привлекая всеобщие взгляды, не зная, где и как встать, чтобы никому не мешать. Худые, заросшие люди, очень усталые внешне, в грязной, мятой одежде…
Командир пригласил к себе в каюту, спросил: "Есть-то вам можно?"
— Можно, можно! — В один голос ответили мы, хотя, по правде сказать, толком этого не знали. Пищулин и Коваленко смотрели на меня так, словно боялись, что я вдруг скажу им: «Нельзя». Очень уж хотелось горячего супа, которым пахнуло из камбуза.
— Руки вымыть не желаете? — спросил командир. Ну вот началась цивилизованная жизнь: перед едой они моют руки…
Я подошел к умывальнику, склонился над ним, взял кусок туалетного мыла. Пахнет, надо признать, неплохо… Намылил ладони, ощущая приятную свежесть, машинально поднял голову и отшатнулся.
Из зеркала на меня смотрела чья-то страшная рожа-заросшая густой щетиной, со спутанными волосами, с кожей, местами слезавшей клочьями, к усталыми, воспаленными глазами.
Я сразу же резко оглянулся, чтобы увидеть, кто это так неслышно подошел ко мне сзади. Но нет никого. Я был в каюте один. И только теперь я понял, что испугался себя и себя увядел в зеркале.
Любопытная вещь: товарищи изменились не меньше меня, но эти изменения происходили в них постепенно, — у меня па глазах, я привык к ним. Себя же не видел долгое время, Я знал себя таким, каким был всегда, а увидел другим и стал для себя самого совершенно чужим.
Хорошо, что в эту минуту не видели меня мои дети…
Потом мы ели горячий — только-только с плиты — флотский борщ: ароматный, пахучий, вкуснее которого не могло быть ничего на свете.
В Нерпе, на пирсе, нас встречал один Алексей. Обнял, оглядел внимательно каждого и сказал: "Похудели сильно, ребята…" Почему-то это получилось у него довольно жалостливо.
Спать легли на чистых, мягких кроватях в гостинице для рыбаков. И эти кровати, лежать на которых невыразимо приятно, стали для нас очередным подарком цивилизации.
В ту ночь я спал крепко и не видел никаких снов.
Ну вот все и кончилось. И хорошо, и грустно немного. Оглядываюсь назад, подвожу для себя некоторые итоги.
Во всех отношениях мы ничем не отличались от людей, потерпевших кораблекрушение. Но, с другой стороны, одно очень важное обстоятельство нас различало: мы знали, что нам не дадут погибнуть. Это эксперимент, а другим эксперимент быть не может.
Если же говорить о потерпевших кораблекрушение, то и те должны верить, что помощь придет: иначе они приговорены к неминуемой гибели. Моральный фактор в таких случаях играет крайне важную роль!
Кстати, особенно надеяться на рацию нам не приходилось. Как-то дважды мы незапланированно вышли в эфир, пытаясь связаться с материком, — и ни разу не получилось: сообщений ждали лишь в определенное время. Так что если бы и случилось с нами что-нибудь непредвиденное, боюсь, пришлось бы в этом случае самим выкручиваться, не рассчитывая на скорую медицинскую помощь.
Наверное, у читателя есть вопрос: а что же доктор? Как мог он помочь, находясь за много километров?
Видите ли, он и не должен был помогать! Он принимал медицинские данные о нашем состоянии, которые мы сообщали по рации. Оценивая их, Алексей мог более-менее уверенно контролировать нас.
На точность тут рассчитывать, конечно, не приходилось: в тот день, когда со мной случился голодный обморок, и утром и вечером все показатели были абсолютно нормальными.
Коваленко, любитель скрупулезности, еще на острове начертил графики, которые весьма наглядно отражали наше физическое состояние: все показатели, что четко фиксировали тонометр и градусник, которые были у нас с собой, сначала медленно снижались, а потом круто упали.
Давление у меня, к примеру, стало 80/65 против обычных 115/75. Температура — 35,0-35,2. Короче, резкий упадок сил. Впрочем, ничего другого ждать и не следовало!
Восстанавливались силы медленно. На шестой день после окончания эксперимента измерил себе давление и с удивленном обнаружил: 80/55. Значит, силы далеко еще не восстановились. А ведь чувствовал я себя вполне хорошо, если не считать всяких мелких неприятностей с желудком. То же самое, кстати, было и с моими товарищами.
Как мы представляли себе жизнь на острове и какова она оказалась на самом деле?