Паранойя. Почему я
Шрифт:
Вроде бы вхожу аккуратно, всего лишь наполовину, но Настька все равно давится. Запаниковав, упирается ладонями мне в бедра.
– Шш, дыши носом, Настюш, – погладив по щеке, за волосы оттягиваю ее голову назад.
Сластенка делает несколько жадных, спасительных глотков воздуха, а после сама тянется к члену. Позволяю ей немного побаловаться: облизать его, как конфету, пососать головку, поводить губами по стволу…
Ее движения неумелые, порывистые, но меня от них все равно прет. Запрокинув голову и закрыв глаза, наслаждаюсь влажными звуками и ее старательными губами. Однако, все равно хочу больше: глубже
Поэтому через несколько минут перехватываю инициативу и, заставив ее запрокинуть голову, делаю пару поступательных движений на пробу, а после толкаюсь ей в горло.
У нее тут же срабатывает рефлекс и на глазах выступаю слезы, но она только лишь судорожно дышит и тяжело сглатывает, когда я выхожу.
– Расслабь горло, Настюш, не задерживай дыхание – наставляю, делая еще один глубокий толчок, а потом снова и снова. И с каждым разом она все лучше принимает меня, перестает зажиматься.
– Умница. Вот так. Не стесняйся, – одобрительно приговариваю, как завороженный, глядя на нее, на то, как слюна медленно стекает с подбородка ей на грудь. Подцепив бретельку сорочки, позволяю шелку соскользнуть на талию и, наклонившись, в такт движению бедер начинаю поглаживать ее торчащие, напряженные соски. Настька стонет с моим членом во рту и жмурится от удовольствия, а я окончательно слетаю с катушек от понимания, что ей нравится сосать мне, что ей это в кайф.
– Поласкай себя, – требую, вгоняя член так глубоко и жестко, что она заходится кашлем и слезами, но не просит остановиться, лишь протестующе мычит, когда я повторяю свой приказ. – Давай, маленькая, руку в трусы и ласкай. Ты ведь там мокрая вхлам.
Несколько долгих секунд она борется с остатками смущения, но, видимо, поняв, насколько это нелепо, учитывая ситуацию, расставляет колени пошире и ныряет ручкой под подол сорочки.
Как только она касается себя, у нее вырывается стон и закатываются глаза. И это настолько сексуально, что меня насквозь прошибает удовольствием.
Вдалбливаюсь в нее уже просто без контроля, на всю длину, глубоко в горло, стону вместе с ней от кайфа, и кончаю на растраханные губы так сильно, что темнеет в глазах, а после трясет, как припадочного, особенно, когда она все до последней капли слизывает и глотает.
– Ох*енный рот, Настюш, – шепчу ей и, наклонившись, впиваюсь в него глубоким, жарким поцелуем.
Да, после того, как кончил в него. И да, в залитый слюнями и слезами. Но похер. Абсолютно.
В конце концов, почему я должен брезговать собой и своей девочкой? Пусть такой херней страдают закомплексованные придурки и ханжи, у меня, слава богу, с башкой в этом плане порядок.
Остаток ночи мы с Настькой проводим в разговорах. Я бы, конечно, с удовольствием продолжил просвещать ее по части секса: отжарил бы по-полной программе, но увы и ах. Она не позволяет даже через трусики коснуться её и довести до оргазма. Снова садит на цепь пошлую девчонку и, врубив скромницу, убегает в ванную, приводить себя в порядок.
– Откуда этот шрам? – спрашивает чуть позже, когда пытаемся заснуть, и проводит кончиками пальцев по моей спине, а я с улыбкой вспоминаю молодость.
– Это я в шестнадцать решил девчонку впечатлить на восьмое марта, да заодно подзаработать. Подбил друзей угнать у хачей фургон с цветами. У них раньше вместо складов стояли
– О, Боже! – засмеялась Настька и, прищурившись, конечно же, не удержалась от претензии. – Ты так сильно был влюблен в ту девочку?
У меня вырывается смешок.
Ох, уж эта женская логика! Им кажется, что если мужик совершает что-то из ряда вон ради них, то это какая – то стопроцентно невзъ*бенная любовь. С возрастом оно, конечно, так и есть: ты чётко понимаешь последствия и рискуешь только ради той, что действительно нужна. В шестнадцать же эпатаж в большинстве своём – не более, чем дурная кровь, желание показать себя и по-быстрому получить то, что хочется.
Я тому яркий пример: уже через неделю у меня была другая девчонка и новые приключения. Но Настьке я это, конечно же, не вижу смысла объяснять. Просто притягиваю её к себе вплотную и, забравшись руками под сорочку, сжимаю её упругие булочки.
– Я был всего лишь отбитым на всю башку подростком, Настюш. Сильно влюблен я только в одну длинноногую, зеленоглазую девочку, – шепчу, целуя ее в кончик носа.
– Неужели? – тянет она с довольной улыбкой и, слегка прикусив мою нижнюю губу, предъявляет. – Вот только почему-то, Сергей Эльдарович, для «сильно любимой, зеленоглазой и длинноногой» покупаете букет, а для не пойми кого угоняете фургон с цветами. Что-то как-то не сходится…
– Все сходится, Анастасия Андреевна. Просто сильно любимая – сама, как тот фургон с цветами, который приходится угонять у всего мира, поэтому не было времени подумать о чем – то более впечатляющем, но обещаю, я исправлюсь, – заверяю её со смешком. Проведенные аналогии веселят.
– Мне ничего не нужно, ты же знаешь. Пусть только все получится и обойдётся без ударов в спину, – погладив меня по щеке, отзывается Сластенка тихо. Я же в который раз поражаюсь, как тонко она все чувствует и понимает.
– Получится, маленькая, не сомневайся, -прижав её к себе крепче, целую в макушку, точно зная, что без ударов в спину вряд ли обойдется.
Но такова жизнь: нельзя угнать грузовик с цветами на фарте и без последствий.
Мы ещё немного болтаем обо всякой ерунде, а после засыпаем.
Последующие дни проходят в том же сумасшедшем ритме: два часа на сон, с утра дела, встречи с нужными людьми, Настька в это время либо встречалась с друзьями и родными, либо отсыпалась после очередной бурной ночи. А ночи у нас были просто безумными. Мы, как дорвавшиеся до свободы подростки, не пропускали ничего из того, что можно было урвать: кино, рестораны, бары, прогулки по городу, разговоры обо всем на свете, цветы, мороженки, подарки… Я пытался в эти кратчайшие сроки по максимуму дать моей малышке все то, чего она будет лишена со мной по возвращению домой, поэтому мы практически забыли про сон. Даже приползая в номер пьяными и уставшими до полусмерти, мы все равно не могли оторваться друг от друга. Целовались, как дикие, ласкались. Настька с каждым разом зажималась все меньше: позволяла залезть ей в трусики и довести до оргазма пальцами, а уж как она старалась компенсировать свои загоны на тему "этих дней" минетом… С таким наслаждением и самоотдачей мне ещё не сосали.