Парашютист
Шрифт:
– Черт!
– Эдвардас сплюнул в набегающую волну.
– Да что же это такое? Доктор это приходил ко мне или кто? Затем отчаянно крикнул в море:
– Мне что, вот так все время теперь бегать?!
Он смотрел на море как бы с надеждой, как бы ожидая получить ответ. Низко летали чайки, крича. Где-то вдалеке проплывал пограничный катер... И тут же, в море, прямо на розовой солнечной дорожке, показалась трубка аквалангиста... Лацис привстал, но, обессиленный, снова сел. Трубка плыла прямо на него, без зигзагов и не сворачивая. Вот видны уже легкие
– Фу-ух!
– Горбунов снял маску и, несколько раз фыркнув, как морж, вышел из воды.
– И ты здесь? Чего сидишь? Водичка, я тебе скажу! Очень даже... Очень советую...
И он с гордостью вытащил из плавок бычка, только что подбитого на подводной охоте.
Поздно ночью Лацис и Горбунов возвращались из местного кинотеатра. Они продолжали обсуждать происшедшее с доктором несколько часов назад.
– Ничего не понимаю. Я потом специально заходил в медпункт, -хмурился Горбунов.
– Не было там больше такого в черных очках, с бородкой. Вот ведь суконец!
– Где же ты его тогда нашел, Серега, черт возьми?
– Да я и не искал, собственно, - Горбунов глядел в землю.
– Он как-то сам на меня вышел. Медпункт был заперт на ужин, а тут этот тип в белом халате подворачивается. " Что, говорит, болеем?" Не я, говорю, друг болеет. "А кто он, ваш друг?" - спрашивает и блокнот достает. Эдвардас Лацис, говорю, в тридцать шестом номере. Обгорел на солнце. Парашютист. Этот с бородкой аж подпрыгнул.
Вскрыл медпункт, хвать чемодан и за мной.
– Сережа, ты его лицо хоть успел разглядеть?
– Лацис волновался.
– Да нет как-то. Худющий, бледный, помню, бородка и черные очки. Вообще для меня все врачи на одно лицо... в белых халатах... О чем задумался?
– Та-ак... Борода, наверно, приклеена была... и очки чтоб отвлечь внимание...
– Эдвардас загрустил.
– И голос у него какой-то напущенный, не настоящий...
– Вот гаденыш, а?
– Горбунов ожесточенно сплюнул.
– Не знал я, что в санатории такие придурки попадаются. Ладно... Спина-то хоть прошла?
– Да я уже о ней и не думаю.
– Вот видишь. Какой-никакой, а результат.
– Горбунов захохотал. Может, это новая психотерапевтическая методика?
– Да иди ты! Все. Больше никаких солнечных ванн.
Они завернули на аллею, что простиралась среди душистых акаций. По бокам покоились гипсовые изваяния. А далеко-далеко впереди проступали коробки корпусов санатория. Идти предстояло еще изрядно.
– Во, гляди, это, кажется, балерина, верно?
– Похоже на то.
– А этот с кайлом, геолог что ли?
– Да, геолог. Без уха.
– А этот?
– Кажется, доктор, - с отвращением проговорил Лацис.
– Без носа.
– Да. Отбили, должно быть, нос. Знаешь, Лацис, я понимаю, что эти скульптуры нынче считаются безвкусицей. А с другой стороны, мне кажется, какой-то смысл в них все-таки до сих пор есть.
– Какой же?
– А такой. Идет человек по аллее. Ну, скажем, футболист. Идет себе, идет. Бабах!
И видит скульптуру футболиста. Вот и подумает: " Надо же , люди старались, мой труд увековечивали. А я только вполсилы играю". Стыдно станет футболисту.
Глядишь - и побольше забивать начнет. Что это с тобой?
Лацис стоял как вкопанный.
Следующая скульптура изображала парашютиста в момент приземления. Руки раскинуты. Ноги согнуты в коленях. На груди лямки. И торчащие конусом прутья из рюкзака, означавшие, видимо, натянутые стропы.
– Мама родная!
– Лацис застыл и не двигался.
Печально шелестели ветви акаций. Скульптуру зеленоватым светом освещала луна.
Горбунов же откровенно обрадовался.
– Смотри, и про нашу профессию не забыли! Ты знаешь, мне сразу прыгать захотелось, веришь, нет? Неважная, конечно, скульптурка, а все равно приятно.
Гадом буду, если в Кракове не выиграем, а, Эдик? Я согласен, что это не такое уж художественное произведение, сколько для стимула... Смотри - и человека-то слепили в натуральную величину, чего молчишь?
– В натуральную величину, - повторил Лацис.
– Нет, Сережа. Это не для стимула.
Это надгробный памятник. Это знак.
– У тебя взгляд стал на вещи какой-то негативный, - разозлился Горбунов.
– И сам какой-то поникший, не нравишься ты мне в последнее время. Ну не запала тебе скульптура, не смотри. Воздухом дыши. Акациями любуйся. Смотри, как весело шелестят ветвями! А луна прямо как солнце.
– Не могу я , Сережа, любоваться акациями.
– Лацис не отводил глаз от скульптуры.
– Ты вот что... извини... Не принято у нас, конечно. Но у меня к тебе одна просьба.
– Голос Лациса стал каким-то глухим.
– Если что со мною случится, помоги Валентине.
– А что с тобой может случиться?
– Пока не знаю. Но если что случится... ты ей помоги. Все.
– Ты это брось!
– Горбунов почувствовал, как комок подкатывает к горлу. Чтоб я такого больше не слышал. Понял? Случится с ним... Заехать бы тебе разок по морде, чтоб пессимизм слетел! А? Может, заехать?
– Ну, заедь.
– Нет, не буду! Ты этого хочешь. Придется из тебя человека делать, размазня.
Доктор, видите ли, в него скальпелем запустил. Он и расклеился. А как черную запаску раскрывал за 150 метров - не боялся? В общем, слушай, слова лишаешься.