Паргоронские байки. Том 6
Шрифт:
Ночь царила тут всегда, но внизу мерцали флюоресцирующие растения. За тысячи лет Оргротор вырастил их тут несметно, и они постепенно распространялись все шире. Сурдиты, чьи королевства окружали владения Отца Чудовищ, не могли нарадоваться на такого соседа.
Из его садов то и дело появлялись диковинные существа, съедобные культуры и полезные травы. А сурдиты уж их подхватывали, селекционировали и повсюду рассаживали. У них природный талант к скотоводству и огородничеству.
Сам Оргротор был неконфликтным и гостеприимным. В отличие от других Органов Древнейшего, он не стерег
Личным могуществом Отец Чудовищ не мог сравниться с Триумвиратом, с всемогущими Мозгом, Сердцем и Желудком. Он был скорее влиятельным другом, настоящим любимцем всего Паргорона. Никому не вредил, не встревал в войны и интриги, по-простому общался со всеми и щедро исполнял чужие просьбы.
Мозг, Сердце и Желудок, с их вечной вялотекущей грызней, то и дело старались перетянуть Оргротора на свою сторону. Только вчера Мазекресс наведывалась сюда Ярлыком, и они долго обсуждали искусство как часть философии духа, вели задушевные беседы.
Ближайшая соседка. Мазекресс тоже обитает в Туманном Днище, хотя и на другом его конце. Оргротор симпатизировал Сердцу, хотя Мозг и Желудок ему тоже были приятны. Оргротор любил все живое.
В отличие от других Органов, он выглядел не чудовищем, не кошмарным монстром, рожденным из трансформировавшегося куска плоти. Они претерпели самые удивительные метаморфозы, части Древнейшего. Саа’Трирр, Мазекресс и Гламмгольдриг разрослись до громадных размеров, стали искаженными, гипертрофированными версиями того, от чего произошли. Мизхиэрданн немыслимо распластался вширь, а Кхатаркаданн вовсе эволюционировал до тучи насекомых.
Он тоже обитал в Туманном Днище. Здесь много влаги, много растений – и для его жуков тут самые лучшие условия. Кхатаркаданн, будучи изначально всего лишь придатками кожи, совокупностью роговой ткани, в свое время прошел по грани, был очень близок к тому, чтобы вовсе не обрести сознания, рассыпаться на множество мелких неразумных тварей. Стать чем-то средним между Жиром и Кровью.
Но он сумел. Обрел единство в миллиардах крохотных тел. Стал живым роем – само его имя означает «Туча Жалящих и Кусачих».
А ведь изначально он мог стать живым лесом. В день Разделения подсознание Древнейшего меняло их всех самым причудливым образом – и многие преобразовались неожиданно.
Вот Бекуян и Согеян. Глянешь на них, и сразу видишь, что это пара Глаз. Они и сейчас Глаза, просто во много раз увеличенные. Зато Ралев и Мазед имеют лишь отдаленное сходство с Носом и Языком, гохерримы и нактархимы мало похожи на Зубы и Ногти, а Рвадакл, Великий Очиститель… ну да неважно.
Оргротору повезло с внешним обликом, как никому более. Гипертрофированная форма того, от чего он произошел, выглядела бы воистину гадко – а породившее их божество никому не желало такой судьбы. Многие из Органов чудовищны и ужасны – но во всех есть гармоничное совершенство, какая-то монструозная красота.
Даже в Гламмгольдриге.
Оргротор же… Оргротор был прекрасен. Он воплотил в себе все представления людей о плотском и возбуждающем. Одновременно являл собой возвышенную прелесть небесного создания, что дарует свет жизни, и обладал животной притягательностью демона-совратителя. При виде него сердца бились быстрее, праведники отрекались от своих богов, а проклятые души забывали о всех прочих страстях.
Он был двупол, прекрасный Оргротор. Андрогин, гермафродит. Был нежен и одновременно дерзок, нес в себе признаки мужского и женского, мог по своему выбору становиться тем или другим. Это смущало умы и вызывало смешанные чувства – но в его случае они лишь сильнее обостряли влечение. Его безупречный лик окаймляли светлые кудри – они спускались по белоснежной коже, падали на грудь, струились по точеным бедрам.
Музыка смолкла, наступила тишина. Несколько минут Оргротор внимал тишине. По-своему она не менее прекрасна, чем музыка, в ней есть то недостижимое совершенство, которое так ценит Бекуян. В безмолвии Оргротор воспарил над балконом и поплыл в ночь, поплыл к буйству жизни. Во тьме мерцали сапфировые глаза.
Отец Чудовищ летел, наполняя окружающее своим светом. Тернии расступались перед ним, а позади расцветали лиловые цветы. Вокруг царила вечная ночь, а от земли поднимался пар – с другой стороны ее жарил Центральный Огонь. В этом изобилии влаги буйствовала жизнь – дикая, жестокая, насыщенная эманациями Тьмы, но удивительно прекрасная.
Кое-где почву расчерчивали арыки, тянулись каменные стены и торчали световые вышки. Фермы сурдитов, Мышц Древнейшего. Эти неуклюжие силачи знали толк в тяжелом труде – они строили и пахали, валили лес и пасли стада.
В отличие от гохерримов и нактархимов, что добывали еду охотой и грабежом, сурдиты прирастали хозяйством. Когда сурдит встречал зверя, то не убивал его, а бил по башке, тащил в крааль и пытался расплодить.
– Как храки мастов, что ли? – осклабился Бельзедор.
У Дегатти аж пиво носом пошло.
– Нет, – сухо ответил Янгфанхофен. – Как селекционеры.
– «Я и сам своего рода селекционер», сказал бы тебе Бубоч, – не мог успокоиться Бельзедор.
Оргротор с удовольствием отметил, что во многих фермах высятся мясные горы и растут деревья мавоша. Он сам их породил, применяя свою силу Оплодотворения. Просто экспериментировал – использовал почвенный субстрат, использовал всякие растения. Произойдя от репродуктивной системы божества, Оргротор содержал в себе бесконечную энергию жизни – и не переставал делиться ею с окружающими.
В разных формах. Та же мясная гора – это просто немного изначального Жира, той субстанции, что питала первые порождения Древнейшего. Оргротор собрал его и дал способность вечно идти в рост, а сурдиты научились заботиться о его творениях и сами стали ими питаться.
Но все порождения Оргротора были неразумны. Он не владел божественной силой в полной мере, но лишь одной из ее граней. Даже когда он однажды в рамках эксперимента оплодотворил самого себя, то произвел на свет нечто очень странное, но определенно неразумное.