Пархоменко(Роман)
Шрифт:
Стражника вели через селение. Все улицы были запружены дрогами, телегами, бричками и верховыми. В степи было слышно тарахтение приближающихся телег. «Куда они вместятся?» — смятенно думает стражник, и он забывает, что может получить медаль, и думает, что может получить смерть. Он вспоминает, что за вторую половину июля еще не было жалованья, что жена молода… И ему стало страшно смотреть на высокого худощавого парня в черной рубахе, который стоит, опершись на ружье, возле костра. «Никак, сам Александр Пархоменко? Атаман?!»
Двор громаден, темен, возле сараев жуют кони и кто-то тихонько звенит металлом.
Александр Пархоменко
— Фамилия?
— Григорий Ильич Кошин, — отвечает поспешно стражник.
— Говори правду.
— Так точно.
— Зачем ездил в Митякинскую?
— Господин пристав и господин предводитель поручили вызвать казаков. — Стражник вытягивает руки по швам и, стараясь не моргнуть, смотрит на атамана. К атаману подошел с вожжами в руках крутолобый парень и что-то шепчет на ухо. «Повесят», — думает стражник и бормочет торопливо: — А казаки, что ж, казаки рады сечь бедный люд…
— А ты не рад? — спрашивает атаман.
— Я-то? Господи! Я-то?
Пархоменко указывает на приземистого усатого агитатора, что со стариком проходит мимо костра.
— А его ты не сек?
— Я-то? Ваше благородие…
— Сколько казаков придет из-за Донца? Какое вооружение?
— Двадцать пять. Вооружение — дробовики.
— А из города кого ждете?
— Про город мне неизвестно. Отправлен один верховой, а кого приведет, не знаю.
— Ой, врешь!
Стражник падает на колени и крестится мелкими крестами, оставляя на груди следы мокрых пальцев.
— Ваше благородие, господин атаман, не вешайте! Говорю, как перед богом, не вешайте!
Он усердно стучит лбом в землю. Лицо у него покрывается пылью, глаза закрыты, изо рта бежит слюна.
— Вояка! — говорит Пархоменко. — Посадите его, хлопцы, в холодную. А ты, Рыбалка, ты, Шкворень, ты, Зубров, садись на коней да за мной к обрыву.
— Бонбу бы! — мечтательно сказал Рыбалка.
— И без бонбы хорош. Сам ты будто бонба, — рассмеялся Пархоменко.
Возле ворот он увидал брата. Иван стоял, прислонившись к забору, курил и отвечал на вопросы непрерывно подходивших крестьян. Была глубокая и тихая ночь, спичка горела в пальцах, почти не колеблясь. Брички все шли и шли на площадь. Сколько сел, сколько народу…
— А что в городе? Как Кронштадт и Свеаборг? — спросил Александр, хотя отлично знал, что из города посланцев нет.
— Надо полагать, держатся, — ответил Иван. — А ты куда?
— Да тут, разоружить кое-кого, — уклончиво ответил Александр.
— Ну, разоружай.
— Желаю, — сказал Александр, трогая коня.
— Желаю, — ответил Иван, и всем было понятно, чего желают братья друг другу, и крестьяне сказали в один голос:
— Желаем!
Четыре казачьи лодки неслышно переплыли Донец и приближались к песчаному обрыву. Здесь на песок можно вытащить лодки почти без шума и плеска, подняться по тропке, проползти небольшой луг и войти в сад помещика. Седой плечистый урядник с «Георгием», раненный в японскую войну, вел лодки. За помощь предводителю дворянства он выторговал племенного жеребца и ждал еще каких-нибудь наград. Макаровоярских «хохлов» он ненавидел. Играя бровями, он говаривал: «Варвары и конокрады» — и сейчас очень жалел, что ружья заряжены дробью.
— Картечью бы их, — сказал он, вздыхая и выпрыгивая первым на ласково хрустящий песок. — Весла-то суши, крещеные.
— Суши
— А ты кто такой? — спросил урядник, кладя руку на эфес шашки.
— А я начальник боевой дружины, — сказал Пархоменко. — Видишь.
Было темно. На обрыве не то сидели, не то лежали люди. Звякнуло какое-то оружие и вроде как бы блеснули дула винтовок, и тут казаки подумали, что стоят они на голом песке у голой реки, по которой и вплавь пуститься нельзя, потому что речное сияние как ни слабо, а укажет твою голову. Бей на выбор. Сжалось урядничье сердце. Сжались и сердца казаков.
Начальник боевой дружины понял, должно быть, это, потому что бесстрашно спрыгнул с обрыва и подошел вплотную к казакам.
— Сдавай ружья, патроны, сумки, — сказал он скороговоркой. — Клади на песок.
Казаки положили на песок сначала сумки, затем патроны.
— Хорошие ружья, — сказал урядник.
— Головы еще дороже, — сказал начальник.
— Так, — сказал урядник, вздыхая и кладя первым свое ружье на песок. — Других распоряжений не будет?
— Будет, — сказал начальник. — Если еще вмешаетесь, станичники, красного петуха пустим. Хаты у вас деревянные, лето жаркое, а пожар станицу любит.
Урядник снял фуражку и бросил ее на песок:
— Дьявол попутал, господин начальник! Даем клятву. Не только сами не пойдем — и других не пустим.
Казаки все кинули фуражки на песок:
— Даем клятву, господин начальник!
— Ладно. Садись по лодкам!
Уже с середины реки урядник крикнул:
— А ружья-то когда-нибудь вернете, господин начальник?
Пархоменко рассмеялся:
— Когда-нибудь вернем.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Пора страдная, горячая. Пшеница в поле сухо звенит спелыми колосьями. Между рядов ее тянутся к Макарову Яру брички и дроги, хотя все селение уже занято вплоть до ветряков съехавшимся народом. Приехали крестьяне помещиков и Воробьева, и Дорошенко, и Подстаканникова, и двух друзей — Куницы и Пробки, и Гусарова, и множества других. Они едут среди рядов пшеницы с ее желто-галунным блеском и с хохотом глядят, как помещичья скотина идет в стойла без пастуха.
На площади продолжается митинг. Площадь охраняют крестьяне, вооруженные вилами и ружьями, отнятыми у стражников и казаков. Посреди, на площади, как раз против ворот экономии, стоит стол, а рядом с ним другой, поменьше. На этом столе лежат трофеи — двадцать пять казачьих фуражек.
Крестьяне опять рассказывают об избиениях: кто-то из приехавших плачет, кто-то радуется, что приехал, а какая-то старуха требует, чтобы отперли церковь и разрешили подать «грамотку» о здоровье Ивана и Александра — «крестьянских защитников». Поскрипывают брички, битком набитые народом, распространяя запах отличной колесной мази и прекрасно откормленных помещичьим сеном коней. Женщины одеты по-праздничному: на них свежие коленкоровые кофты, похожие на ковыль ленты; атласно-красные платки горят, червонные юбки шуршат, ярко начищенные ботинки отражают все, что можно отразить. Женщины стоят, обняв друг друга за плечи. И когда Александр на рыжем коне, пробираясь через площадь, чтобы проверить караулы, говорит: «Извиняюсь, посторонитесь», и женщины, полуоткрыв алые рты, и мужчины, поглаживая усы и поправляя соломенные шляпы, — все говорят: