Пари на девственность

Грант Эмилия

– Правда нравится?
– неуверенно переспросил отец недоверчиво.

– Правда, - я присел на стул для посетителей.

– Это хорошо, - тихо пробормотал отец, все еще не отводя глаз.
– Ты будешь мне помогать, когда я выздоровлю?

– Ты только побыстрее выздоравливай, - по-доброму усмехнулся я.
– А то чем дольше болеешь, тем выше риск того, что желание пропадет.

– Никаких пропадет, - хрипло засмеялся отец.
– Я теперь с тебя не слезу.

– Звучит угрожающе.

– Твоя мать звонила, - неожиданно произнес он, -

спрашивала, не переписал ли я завещание.

– Да она в своем репертуаре, – буркнул я.

– Это точно… - папа прищурился.
– Про тебя еще спрашивала.

– У меня нет завещания, с чего бы? – нахмурился я. Мать про мою персону вспоминала стабильно раз в год, осенью. Чем было связано это обострение материнской любви я не знал, но подозревал, что после жаркого лета с любовниками иностранных мастей к ней возвращался разум. Ну или нападала осенняя хандра. Хотя какая может быть осенняя ханра, если все, чем ты занимаешься – мотаешься по заграницам с целью найти кого побогаче. И как только отец – такой спокойный и рассудительный трудоголик – на нее клюнул?

– Спрашивала, не собираешься ли ты жениться, – чему-то усмехнулся отец.

– Не собираюсь, – резко ответил я, – а что, ей внуков понянчить захотелось?

– Скорее, она беспокоится, что придется мое завещание еще и с твоей супругой делить.

– Пап! – я раздраженно поморщился. – Мне неприятно слышать о каких-то там завещаниях, вот вообще.

И это была чистая правда. Как бы часто мы с отцом ни ругались, я никогда не думал о его смерти как о чем-то позитивном. Наоборот, все внутри переворачивалось и сжималось.

– Да я еще и тебя переживу, – рассмеялся отец. – Я к тому клоню, что она скоро может возникнуть на горизонте. Может, попробуешь наладить с ней отношения?

– Нет желания, – я пожал плечами. Эта женщина множество раз пыталась идти на контакт, и лет так до двадцати я и правда давал ей эту возможность. Но постоянно оставался у разбитого корыта, как в небезызвестной сказке. Чувствовал себя надоевшей игрушкой. Она приезжала в столицу, одаривала дорогими презентами, начиная с новомодного смартфона и заканчивая поездками на какие-нибудь дорогие курорты. Знакомила с новым ухажером, приговаривала шепотом: «Ну этот-то точно моя судьба!». А потом… пропадала. Без предупреждения, смсок, звонков. Я переставал для нее существовать на следующие триста шестьдесят пять дней.

– Она все же твоя мама, – покачал головой отец. По нему сложно было сказать, рад он или нет подобному моему решению.

– А ты все же мой папа, – ответил я. – И что бы там не говорили психологи, при разводе ребенку все равно приходится принимать решение. Правда в моем случае решение приняла судьба. Отец-трудоголик и мать-кукушка. Если бы я решил ходить в психоаналитику, он бы просто озолотился.

– Не знаю, что там по поводу детей, ты всегда был слишком взрослым для своего возраста. Примерно до двадцати лет. Потом развернулся и пошел в обратном направлении. Все эти тусовки, девочки…

Он говорил беззлобно, скорее констатировал факт.

И если раньше я бы тут же начал спорить, убеждать его в том, что всегда был взрослым, даже когда менял девиц, как перчатки. Потому что это моя жизнь, и я имею право получить от нее все. Но теперь… Теперь я понимал, о чем все это время пытался сказать мне отец.

– А то, что я трудоголик… Так для тебя же старался, дурень, – продолжил он. – Чтобы тебе потом было, на что жить. Чтобы дело тебе передать, в конце концов.

– Пап, – я его перебил, – в детстве, как раз до двадцати, мне все эти импортные шмотки были вообще по барабану. Да, у меня была приставка, крутой комп, кроссовки из Штатов… Но мне больше хотелось общения… Разговоров по душам, советов… может, даже и по поводу тех же девочек. Пришел бы ко мне, научил бы пользоваться презервативами.

Внезапно отец расхохотался.

– Я ярко представил, как заваливаюсь к тебе в комнату, стаскиваю с очередной девицы и читаю лекцию о венерических болезнях, – пояснил он. Но через мгновение его тон вновь стал предельно серьезным: – Я знаю, что многое упустил, Макс. И я не про презервативы, а про методы воспитания. Здесь, у этих чертовых коновалов, у меня было время подумать.

В палате повисла тишина. Но ненадолго.

Я просидел у отца почти до утра. Пожалуй, мы никогда столько не говорили.

А я никогда не чувствовал себя таким умиротворенным.

Неужели я впервые в жизни все сделал правильно?

Прибыв в офис на утро, первым делом я попросил Светочку приготовить мне крепкий кофе. Ночные посиделки дали о себе знать не только синяками под глазами, но и заторможенной реакцией.

Уже через пять минут в кабинет зашел Эдик. Довольный как слон.

– Добрейшее утро! – громко поздоровался он, проходя внутрь. – Можешь меня поздравить!

– С чем? – подозрительно спросил я, на всякий случай поставив кружку на стол.

– Я выиграл пари!

– Какое пари? – сощурился я, чувствуя подвох.

– Ты еще скажи, что никакого пари не было, – протянул друг, завалившись в кресло и закинув ноги на стол.

– Про какое пари речь? – я не хотел знать ответ. Я не хотел в него верить.

– Про нашу Настеньку, – чуть ли не нараспев протянул он.

– Обманываешь, – голос вышел чуть более хриплым и недоверчивым, чем хотелось. По идее, мне вообще должно быть все равно – ну тачка и тачка, невелика потеря. Но почему-то внутри будто бы образовалась черная дыра, в одно мгновение всосавшая все позитивные эмоции.

– Вот тебе доказательства, дорогой друг, – радостно ответил Эд, тыча мне в лицо своим смартфоном. Очень хотелось отпихнуть его руку, да и врезать хорошенько разочек, но я сдержался. Вместо этого всмотрелся в экран. Улыбающаяся Настя с голыми плечами: растрепанные влажные волосы, капли пота, как после особо страстных упражнений… Хрупкая ключица… Смущенно-сердитая улыбка. Кажется, она пыталась прикрыть грудь чем-то белым… Простыня? Одеяло? Полотенце? Нет, не верю.

Вот совершенно не верю.