Парик для дамы пик

Данилова Анна

И, не дожидаясь ответа и даже стараясь не глядеть на ошарашенного (иначе и быть не могло!) Шубина, она скрылась у себя в спальне, переоделась и вышла оттуда в красном открытом платье. Не давая своему гостю опомниться, неожиданно села ему на колени, поцеловала прямо в губы и, вдруг выскользнув из его объятий, снова исчезла на кухне. Вернулась оттуда с хрустальным бокалом, заполненным зеленым воском.

– Тебе нравится? Это такая свеча, я сама придумала, – сказала она и зажгла свечу. Погасила свет и снова вышла из комнаты. А спустя несколько

минут вернулась с вином и сыром.

Шубин смотрел на нее, не отрывая глаз. Ему не верилось, что он сидит за столом рядом с ней, и пламя свечи, отражаясь в зеленом озере из расплавленного воска, освещает только их лица. Что рядом нет никого…

Он разлил вино, они выпили. Затем она подошла к нему, склонилась совсем низко, так, чтобы ее губы касались его губ, и поцеловала его долгим, изнуряющим поцелуем. Он коснулся руками ее бедер, крепко обнял ее и усадил к себе на колени.

«Подожди», – услышал он словно в тумане и увидел, как она снимает с себя платье. Через голову. Извиваясь всем телом. А под платьем – ничего…

Погасла свеча. Должно быть, это она задула ее. Игорь встал, нашел в темноте трепещущее теплое тонкое тело, и в эту самую минуту услышал:

– Не хотела тебе говорить… но я завтра уезжаю… Постарайся понять меня… Ты же знаешь, как я отношусь к тебе. Но он уже в Москве, он ждет меня… Игорь, у нас с тобой только этот вечер… Обними меня…

Шубин, как парализованный, стоял посреди комнаты в полной темноте и не мог пошевелиться. У него отнялась речь. И то, что произошло в следующую минуту, он потом не сможет объяснить.

Каким-то невероятным образом в его руке оказался стул, точнее, его ножка. Горькое и вместе с тем сладостное мгновение – и стул летит в синий прямоугольник окна, в дождь, в ночь, в бездну боли и обид…

Звон разбитого стекла, женский крик и налетевший ветер еще долго будут преследовать его распаленное сознание…

Вспыхнул свет. Юля в своем красном платье пыталась выдернуть из окна стул. Большие острые осколки стекла падали к ее ногам и разбивались на более мелкие.

Лицо ее при этом было спокойно. Казалось, она нисколько не удивилась тому, что произошло. Ее мягкое и нежное «извини» прозвучало дико, неестественно.

– Игорь, ты прости меня, пожалуйста. Это была игра. Я хотела представить себе, что произошло на квартире Пресецкой, когда она объявила своему гостю, что у нее есть другой мужчина. И все получилось, – сказала она просто, словно и не чувствуя вины.

– Что получилось? – прошептал, не веря своим ушам, Шубин. – Ты бы хотела, чтобы я набросился на тебя и задушил? Ты в своем уме?

– Нет. Просто я рассчитала все верно. Если уж ты, человек-кремень, не выдержал и запустил стулом в окно, и это при том, что я не давала тебе никаких обещаний и у нас вообще дружеские, деловые отношения, то можно себе представить, что бы ты сделал, будь я твоей любовницей… Или потенциальной женой. А что тогда говорить о других, более впечатлительных и ранимых мужчинах?

Говоря

это, она куда-то звонила. И вид при этом у нее был крайне невозмутимый и деловой. С таким лицом звонят в справочную, чтобы узнать номер телефона аптеки или прачечной. Шубин смотрел на нее, качая головой. Он еще не понял, радоваться ему или нет. С одной стороны, получалось, что она разыграла его, чтобы проверить свою психологическую версию. С другой, что никто ее в Москве не ждет и это лишь спектакль, который ему надо как можно скорее забыть. Но окно-то ведь разбито!

– Куда ты звонишь? – глухо спросил он и с трудом глотнул.

– Дворнику, он живет в соседнем подъезде. Если он дома, то я попрошу его вставить стекла прямо сейчас. Раньше в дворницкой была стекольная мастерская, – объясняла она как ни в чем не бывало, – но стекольщик спился и умер. Так что стекла там много, на это окно хватит.

Он должен был уйти. Немедленно. Хлопнуть дверью так, чтобы дворнику пришлось не только вставлять стекла, но и чинить дверь. Но не мог. Хотя и не знал, о чем она думает в данную минуту.

«Если он сейчас уйдет, то все останется по-прежнему. А если останется, то уже завтра переедет ко мне…»

– Что-то никто трубку не берет, – она покачала головой, словно только это и занимало ее больше всего в эту минуту. – Вот черт, как холодно-то стало… Шубин, не ожидала от тебя такой экспрессии!

Она положила трубку, и в это время раздался звонок.

– Слушаю…

– Моя фамилия Холодкова, – услышала она хрипловатый и какой-то бесполый голос. – Я бы хотела встретиться с вами. Лучше всего завтра в десять часов. Вы сможете?

«Холодкова. Да это же подруга Зои и Ирины».

– Хорошо. Подъезжайте на Абрамовскую, в агентство. Вы по поводу Зои?

– Да… – сдавленным голосом ответила Холодкова, и Юля сразу представила себе ее: высокая, худенькая, коротко стриженная, в мужской одежде.

– Договорились. Вы, кстати, не видели Иру Званцеву?

– Нет, но это она звонила мне. Может, мы приедем вместе. Всего хорошего.

Чувствовалось, что Холодкова только что узнала о смерти подруги и не могла долго говорить из-за подступивших слез.

– Это подруга Пресецкой, – сказала Юля, обращаясь к застывшему в дверях Шубину. – Завтра подъедет в агентство. Знаешь, по – моему, самое главное – это вычислить ее последнего мужчину. Я имею в виду Зою. Ты еще злишься на меня?

– Значит, ты надевала это красное платье, чтобы сыграть со мной в игру? – спросил Игорь, хватая ее за руку и притягивая к себе. – Отвечай.

Красное платье шилось для Крымова, как и все остальные платья и юбки. Все в этой квартире делалось в угоду Крымову. Но его не было. Был Шубин, который должен был ненавидеть это платье. И это вино, и эту зеленую свечу, и этот сыр. Это был нежный и похожий на масло швейцарский сыр, который любил Крымов. И который теперь продолжала любить Юля.

Она заплакала. Никогда ей еще не было так одиноко и холодно.