Парикмахер Тюрлюпэн
Шрифт:
– Клянусь всеми турками и маврами, оно в самом деле превосходно, уверял Тюрлюпэн.
– О, - воскликнула мадемуазель де Лаван.
– Пощадите же своих друзей, господин де Жослэн. Оставьте в покое турков и мавров, такими неразумными и грубыми существами не клянутся. Клянутся приятными предметами родственной нам природы: синевою неба, нежным шепотом зефира, плясками ореад, мягко зыблемыми нивами... Продолжайте, Тирсис!
– Желанием, которое будят во мне ваши уста, Клеониса, - заговорил господин де Сент-Эньян, - всеми стонами, которые я посвятил
– Довольно! Молчите, Тирсис!
– приказала девушка, с весьма немилостивым выражением лица.- Это было нехорошо. Фи, страсть - это нечто очень некрасивое.
– Это верно, - подтвердил Тюрлюпэн, - от возбуждения делаются прыщи.
– Это для меня новость, - заметил господин де Гюнольде.
– Я прочитал об этом в книге, которая называется "Печатью мудрости", доверчиво сообщил Тюрлюпэн.-В ней указываются очень полезные вещи. Между прочим, в ней говорится, что из телячьих ножек получается самая лучшая помада.
– Из телячьих ножек! Это надо бы рассказать Его Величеству королю, сказал господин де Гюнольде, - он часами занимается приготовлением всевозможных помад.
Тюрлюпэн поднес рюмку к губам, но так был озадачен этими словами, что не осушил ее.
– Приготовлением помад?
– воскликнул он.
– Король собственноручно растирает помады? А его мошенники-слуги стоят при этом сложа руки?
– Наш великий король Людовик мастер на все руки,-объяснил ему молодой дворянин.
– Он изготовляет веревки, сети и седла, варит варенье, а весною растит зеленый горошек. Он также отлично бреет. Всем своим дворовым офицерам он сбрил бороды.
– Бреет... Нет, это невозможно!
– воскликнул Тюрлюпэн в ошеломлении и выпучил глаза на господина де Гюнольде.
– Я никогда не видел над воротами Лувра парикмахерской вывески.
– Его Величество находит в этом удовольствие. Тюрлюпэн поставил рюмку на стол.
– Этого я не понимаю, - сказал он, покачивая головою.
– Я нахожу, что это весьма раздражающее занятие. И к тому же это чрезвычайно несправедливо. Как же цирюльникам достигнуть благосостояния, если люди будут ходить бриться к королю? И это ему доставляет удовольствие? Ну, знаете ли, я прямо слов не нахожу...
– Тирсис!
– воскликнула мадемуазель де Лаван.
– Вы сидите, предаваясь благородной меланхолии. Я позволяю вам выразить свои чувства в красивых стихах.
– Никогда бы не поверил, - бормотал Тюрлюпэн, который все еще не мог прийти в себя.
– Ваше слово для меня закон, Клеониса, - сказал господин де Сент-Эньян.
Он опустился на табурет у ног молодой девушки, мечтательно поднял глаза на обшитый деревом потолок и запел очень приятным голосом, аккомпанируя на лютне стихам собственного сочинения:
Когда на небе, пламенея,
Светила нам любви звезда,
От синих глаз твоих пьянея...
– А парики он тоже делает?
– спросил Тюрлюпэн.
...Ах, как я счастлив был тогда,
Какие нежные
Дарили мне уста твои!
Нетленны все воспоминанья...
– Скоблит людям подбородки! Король! Я ошеломлен!
– говорил Тюрлюпэн.
...О нашей сладостной любви.
И как я ни вздыхаю томно,
Сердечной муки не уйму...
– Довольно!
– крикнула мадемуазель де Лаван.
– Ваши стихи, Тирсис, весьма посредственны сегодня. Видела я уже влюбленных, сочинявших лучшие стихи.
Грустные, минорные аккорды исторг из своего инструмента господин де Сент-Эньян и пропел в заключение:
Я опускаю лютню скромно,
Покорный слову твоему.
Потом он встал и произнес, подняв страдальческие глаза к потолку, вздохнув и поклонившись:
– Вы очень жестоки, Клеониса, к преданнейшему из ваших друзей. Вы знаете, что я вас люблю.
– Я это знаю,- сказала девушка и швырнула хлебным шариком в грудь Андромеды.
– Знаю, но никогда не придавала значения вашим чувствам.
– Я нахожу, - сказал Тюрлюпэн, - что слова, пропетые этим господином, чье имя я позабыл, заслуживают внимания. Мне жаль, что я не обучен играть на этом инструменте и петь под его аккомпанемент.
– До вашего прихода, сударь, у меня еще была некоторая надежда, обратился к Тюрлюпэну несчастный влюбленный, - но теперь мне приходится опасаться злейших бед. Клеониса любит вас, в этом невозможно сомневаться. Замолвите же ей словечко для меня. Я этого жду от вашей доброты.
Тюрлюпэн дружески похлопал молодого дворянина по плечу.
– Я в этих делах мало понимаю, - ответил он, - однако, вижу, что мадемуазель принадлежит к тем особам, по отношению к которым нужно вести себя настойчиво. Не следует падать духом. Мой совет - попытайтесь-ка взять ее подарочками: подносите ей то цветы, то ленты или перчатки, или скляночки с духами.
– Черт побери!
– воскликнул господин де Гюнольде.-Это совсем неплохая мысль. Что вы на это скажете, Клеониса?
– Скажу, - ответила девушка, хлопнув веером по парику Тюрлюпэна, - что этот господин де Жослэн изрядный бесстыдник. Но дворянину, приехавшему из таких далеких краев, нужно многое прощать. Он мне нравится. Я нахожу его очаровательным. Господин де Жослэн, я знаю, что вы меня любите и разрешаю вам признаться мне в этом.
– Клеониса!
– простонал господин де Сент-Эньян.-Сжальтесь же надо мною. Вы меня убиваете. Каждое ваше слово пронзает мне сердце.
Господин де ла Рош-Пишемэр поднялся со своего места. Он стоял, скрестив руки на груди, и лицо его, озаренное отблесками огня, выражало злобу и презрение.
– Вот она, любовь наших дней!
– сказал он глумливо.
– Люди напускают на себя томность, обращаются со слезами на глазах к возлюбленной, падают в обморок, когда ей угодно прогневаться. В какое дурацкое время мы живем! Отцы наши пренебрегали чувствительными словами и влюбленными воздыханиями, и все же их красавицы всегда были готовы танцевать с ними тулузский танец.