Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь
Шрифт:
Депутаты эпохи Реставрации заседали примерно в тех же условиях, что их предшественники в 1795 году. Войдя в здание, они сначала попадали в зал Побед, где им вручали повестку дня. Затем они направлялись в Гардеробную, где в 216 шкафах, запиравшихся на ключ, хранились их мундиры (синие фраки с белыми пуговицами и с серебристыми «бурбонскими» лилиями, вышитыми на обшлагах и воротнике); злые языки говорили, что эти мундиры напоминают форменную одежду армейских лекарей, таможенников или лесников. За каждой парой депутатов был закреплен определенный шкаф, на дверце которого были написаны их имена. Депутаты могли присутствовать на заседаниях в своей обычной одежде, однако обращаться с трибуны к прочим слушателям они имели право только в мундире (при Июльской монархии это правило было отменено). Поэтому депутат, явившийся на заседание без намерения произнести речь, но внезапно почувствовавший прилив вдохновения, бросался в Гардеробную, чтобы срочно преобразиться, или менялся нарядом с предусмотрительным коллегой, облачившимся в мундир заблаговременно. Те депутаты, которым всегда было что сказать, переодевались каждый
Зал заседаний отапливался с помощью труб, проходивших под мозаичным полом, а освещался люстрами, которые при необходимости опускались вниз из отверстий, проделанных в стеклянном потолке. В августе 1829 года этот зал был разрушен, и началось строительство нового здания для заседаний палаты, которое было закончено лишь в 1832 году. Пока шло строительство, депутаты заседали во временной деревянной постройке, возведенной в саду Бурбонского дворца в сентябре – декабре 1829 года.
Внешний вид этого нового здания, в котором до сего дня заседает Национальное собрание Франции, описан тем же Н.С. Всеволожским:
«Противу моста устроили новую залу для собрания, и преддверие с огромным аттиком и фронтоном, на 12-ти коринфских колоннах: это служит перспективой мосту [Согласия] и панданом храму св. Магдалины. Четыре огромные мраморные статуи, сидящие, довольно хорошо украшают крыльцо: это изображения великих людей Франции, славных гражданскими заслугами. <…> В главных сенях, перед крыльцом, поставлены колоссальные статуи знаменитых ораторов. Я видел три из них: генерала Фуа, Мирабо и Казимира Перье…»
С 1841 года портик здания был украшен аллегорическим фронтоном работы скульптора Корто: Франция в окружении Свободы и Общественного порядка призывает к себе гениев Торговли, Сельского хозяйства, Мира, Войны и Красноречия.
Впрочем, внутреннее устройство нового зала собраний не слишком отличалось от прежнего; другой русский путешественник, Николай Иванович Греч, оставил подробное описание как самого зала палаты депутатов, так и общей атмосферы происходивших в нем заседаний:
«Зала заседаний, огромная и великолепная, построена полукружием, и получает свет сверху. В средоточии полукружия, на высокой эстраде, кресла и стол президента; уступом ниже места для четверых вице-президентов. Рядом с ними, под местом президента, кафедра ораторская. Места членов расположены амфитеатром; пред каждым из них конторка красного дерева, с ящиком и со всеми припасами для письма. На нижнем уступе, в средине полукружия, скамьи министров. Внизу, под президентским местом, сидят экзекуторы (huissiers) в черных кафтанах, с бронзовыми на шее цепями. Вокруг всей залы идут ложи, или трибуны, для пэров, для особ дипломатического сословия и для публики. Журнальные скорописцы сидят в галерее, насупротив президента. Зала украшена великолепно: мраморными столбами и аллегорическими барельефами, шелковыми занавесами и проч. Ступени к кафедре белые мраморные. Вход в Палату просторный и величественный. <…> Члены являются в собрание во фраках, и каждый занимает назначенное ему место так, что по плану залы, который продается у сторожа, можно узнать имя всякого из них. В продолжение прений и речей немногие занимаются оратором: один читает газеты; другой разрезывает листочки новой книги; третий пишет письма; большая часть беседует с ближайшим соседом, и иногда довольно громко. Многие расхаживают в коридорах. Президент (Дюпен), восседая в своих креслах, почти во все время занимается изготовлением писем: пишет их, складывает и запечатывает облатками; только когда шум в зале достигает высшей степени, он берется за колокольчик (clochette; под этим разумеется вовсе не комнатный колокольчик, а порядочный валдайский, с претолстою деревянною рукояткой) и звенит, как добрый пономарь. Экзекуторы кричат беспрерывно: Silence, messieurs! en place! [Тише, господа! по местам!] Все это собрание походит на школу, в которой ленивый учитель потерял власть над негодными учениками. – Оратор, объявив о желании своем говорить, всходит на кафедру, и обращаясь вообще ко всему собранию, обыкновенно начинает речь свою фигурою прехождения: “Господа! я взошел на кафедру не для того, чтобы сказать то и то, а единственно для того, и т. д.” Собрание оказывает внимание оратору по мере личной его важности. Совершенно тихо не бывает никогда, но шум увеличивается или утихает в различной степени. Витии кричат что есть мочи. Некоторые, видя, что нельзя заставить себя выслушать, умолкают и сходят с кафедры с знаками неудовольствия».
Говорливы были далеко не все члены палаты депутатов. Например, в 1837–1839 годах, по подсчетам французских историков, 30 % депутатов вовсе не выступали с речами и выражали свое отношение к происходящему только голосованием.
В эпоху Реставрации заседания начинались так: около полудня под барабанный бой в зал входил председатель в парадном мундире; перед ним шли «вестники» в черных фраках и капитан национальной гвардии с обнаженной шпагой, а за ним – два депутата-секретаря в голубых расшитых мундирах. Вдоль лестницы, по которой поднимался председатель, был выстроен взвод национальной гвардии. После появления председателя депутаты, журналисты и зрители, до того находившиеся в «зале ожидания», занимали свои места. Зрители, прежде чем войти, обнажали голову и предъявляли свои приглашения стоявшим при входе служителям в синих ливреях с красными отворотами. Слева от председателя, на самом удобном месте, располагался сотрудник официальной газеты «Монитёр» со своим стенографом, а сотрудники остальных газет сидели в журналистской ложе, вознесенной почти под потолок. Эти, по слову А.И. Тургенева, «борзописцы»
Впрочем, нередко сами депутаты передавали журналистам текст своих речей, написанных заранее, так как французское парламентское красноречие (в отличие от английского) не требовало постоянных импровизаций. Те из современников, кто имел возможность сравнить выступления английских и французских депутатов, отдавали пальму первенства англичанам, отказавшимся от произнесения писаных речей. В книге «Социальная диорама Парижа, сочинение чужестранца, проведшего в этом городе зиму 1823 и часть 1824 года» русский дипломат князь П.Б. Козловский писал: «Поистине непостижимо, отчего нация столь просвещенная и столь легко усваивающая знания, не может понять, что превращать законодательное собрание в академию, где каждый читает заранее приготовленные речи и где сл'oва просят еще до открытия заседания, значит полностью искажать природу подобного собрания. Ведь при таком порядке пропадает весь жар, все волшебство оживленных прений, в ходе которых люди излагают идеи, порожденные идеями противоположными, теми, которые только что высказали их противники; при таком порядке как раз и рождаются на свет эти бесконечно длинные речи, эти совершенно бесполезные преамбулы, эти повторения одних и тех же доводов, которые писатели и ораторы вынуждены воспроизводить почти слово в слово, потому что все пишут об одном и том же предмете. Вследствие такого положения дел всякий, кому довелось побывать на заседаниях английской палаты общин, не в силах слышать речей французских депутатов».
После того как председатель палаты усаживался в свое кресло, стоявшее особняком, занимали свои места секретари и секретари-редакторы, составлявшие протоколы заседаний; однако депутаты нередко опаздывали, и потому далеко не всегда заседание начиналось вовремя. По традиции, восходившей еще к временам Французской революции, расположение депутатов на трибунах соответствовало их политическим убеждениям: слева от председательского кресла сидели либералы, справа – монархисты, в центре – люди центристских убеждений. Впрочем, в ту пору от депутатов не требовалось формальной принадлежности к определенной партии. Существовали только неформальные объединения, скрепленные общностью убеждений, а не партийными билетами. Вне парламента депутаты определенных взглядов собирались в определенных салонах и обсуждали там последние новости, однако эти собрания чаще всего носили не политический, а светский характер.
На самой нижней скамье справа располагались министры, а слева – докладчики, представлявшие палате проекты законов. В тогдашнем парламенте не было специализированных комиссий на постоянной основе, и в начале сессии палата по жребию подразделялась на «секции». Проект всякого закона выносился на рассмотрение палаты лишь после того, как все секции его изучили, а две трети – поддержали, а затем выбрали генерального докладчика. Именно он представлял проект палате. Поскольку министры неизменно подвергались в палате нападкам депутатов от оппозиции, скамья, на которой они сидели, была прозвана «скалою страданий».
Кафедра из красного дерева и позолоченной бронзы, с которой произносились речи, располагалась прямо под огромной люстрой и была украшена барельефом с изображениями Истории и Славы (выполненными еще в 1798 году скульптором Лемо).
Открытое голосование депутатов производилось «вставанием»: сначала поднимались со своих мест те, кто подавал голос «за» (остальные продолжали сидеть); затем – голосующие «против». Открытым голосованием принимались отдельные статьи обсуждаемого закона, но для окончательного принятия всего текста закона использовалось голосование закрытое. В этом случае все депутаты один за другим направлялись к урне, установленной на кафедре. У каждого имелись два шара: белый и черный. Опустив один из шаров в эту урну, депутат относил другой шар в другую, «контрольную» урну, стоявшую перед секретарем председателя палаты (количество шаров, попавших в нее, подсчитывалось для проверки результатов основного голосования). Так было и в эпоху Реставрации, и при Июльской монархии.
В царствование Людовика XVIII, когда кабинет возглавлял умеренный политик герцог де Ришелье, оппозиционеры-ультрароялисты (сторонники будущего короля Карла X, в ту пору носившего титул графа д’Артуа) сплоченно выступали против предложений министерства и постоянно клали в «главную» урну черные шары, которые шутники прозвали поэтому «сливами графа д’Артуа».
Заседания обычно заканчивались около 5 часов вечера, но иногда затягивались и до шести – половины седьмого, после чего депутаты-парижане (которых было не больше полусотни человек) отправлялись обедать домой, а депутаты-провинциалы – в рестораны и трактиры. Впрочем, депутаты могли подкрепиться и не выходя из здания парламента: в западном флигеле имелась небольшая комната, где дебелая кухарка варила для них мясной бульон в огромном горшке, формой напоминавшем этрусскую вазу. Кухарка, если верить современнику-журналисту, была «политически подкованная». Она соотносила количество бульона с повесткой дня: когда в палате обсуждалось что-нибудь интересное для всех депутатов (например, ответ на речь короля или бюджет секретных фондов правительства), кухарка наполняла горшок до краев; в другие дни она ограничивалась половиной горшка, так как знала по опыту, что спрос будет невелик. Кроме бульона к услугам депутатов всегда были булочки, молоко и вино, а также смородиновый сироп или оршад (миндальное молоко с водой и сахаром). Деньги на все это выделялись из особого бюджета палаты. При Июльской монархии, согласно «Энциклопедии коммерсанта» 1840 года, депутатов и пэров снабжало бульоном специализировавшееся на его изготовлении предприятие под названием «Голландская компания»; оно располагалось в окрестностях Парижа, в Малом Монруже, и оттуда отправляло бульон своим постоянным клиентам.