Париж в августе. Убитый Моцарт
Шрифт:
«Тогда, — сказал он себе, бреясь, — тебе лучше лечь обратно в постель и отказаться от всего».
Он выругался, когда лезвие бритвы прервало его речь:
«Потому что, братец мой, если тебя послушать… когда ты придешь, ты будешь очень мил… Она расплатится с тобой… из твоей копилки, как скажет Гогай… и тебе не останется ничего, кроме твоего носового платка, во-первых, чтобы помахать ей на прощанье, во-вторых — чтобы вытереть свои слезы…»
Он порезался, потекла кровь, но это совсем не взволновало Плантэна, который смотрел прямо в глаза Плантэну, грозя ему бритвой:
«Потому
Сломленный — иллюзии были развеяны, он тяжело опустился на кухонную табуретку. Кровь текла по его подбородку.
«Не нужно туда идти. Я не пойду».
Перед лицом опасности он поступил как герой — разделся, бросился на кровать и накрылся простыней, чтобы больше об этом не думать.
Было десять тридцать, когда он вошел в холл отеля «Мольер». Если она ушла, он пустит себе пулю в голову. У него не было револьвера, но, как полковой старшина, «он не хотел этого знать».
— Мадемуазель Гривс? Патрисия Гривс. У меня назначена встреча с ней. Она, по крайней мере, не выходила?
— Не думаю… — проворчал портье, который явно не отличался большим умом. — Нужно позвонить…
Задыхаясь, Плантэн смотрел, как другой служащий набирает номер.
— Алло? Мисс Гривс? Здесь внизу господин, он спрашивает вас. Мсье?
— Анри Плантэн.
— Анри Плантэн… Хорошо, мисс.
Он положил трубку и уставился на Анри глазом несвежей устрицы:
— Можете подняться. Третий этаж. Комната двадцать шесть.
В этом гнилом глазу промелькнул какой-то похабный отблеск.
Анри медленно поднялся на два этажа, похожий на приговоренного к отсечению головы. Его ноги в красивых серых воскресных брюках дрожали. Он постучал в двадцать шестую комнату.
— Come in, — крикнула Пат.
Он вошел. Комната была пуста, постель не убрана. Шум льющейся воды заставил его повернуться к ванной комнате. Голос Пат, неподражаемый и восхитительный голос Пат, упал на него, как почтовая печать — нестираемая и отчетливая:
— Я в ванной, Анри. Подождите минутку.
Минутку. Он будет ждать ее до седых волос, если нужно.
— Не торопитесь, Пат.
— Спасибо.
Она крикнула еще:
— Подождите и не подсматривайте! И засмеялась, хлопая по воде ладонями.
Плантэн не уловил в этом замечании ничего неприятного для себя. То же, что он понял, было менее приятно. В двух шагах от него была она — обнаженная, покрытая мыльными пузырьками; ее длинные-длинные обнаженные ноги в ванне, и все ее тело обнаженное, все ее тело, которое он никогда не увидит, которое он никогда не обнимет. На его висках совсем некстати выступил пот, и он провел по волосам наэлектризованной рукой… Пеньюар крестом раскинул рукава на ковре. Шелковые чулки свисали со спинки кресла. Бюстгальтер устаревшей, британской модели, разочаровывающий отсутствием возможностей для воображения, был небрежно брошен на комод. Мятный запах духов, вызывающих недомогание, влетал и вылетал из комнаты с движением занавески на окне.
— Как дела,
— Хорошо, — проблеял Анри, которого наполняла тревогой смесь запаха мелиссы, бюстгальтера, смятых простыней и вертевшихся в голове мыслей о содержимом этой невидимой и такой близкой ванны.
— Вы опоздали. — Божественная радость, она это заметила! — Я думать… Я думаю… вы не приходить.
— Я думала, что вы не придете, — выговорил он, слабо улыбаясь.
— Это очень трудно для меня, глаголы. Почему вы опоздали?
— Я не опоздал, вы же еще в ванной.
Она помолчала…
— Анри. Вы не такой, как вчера. У вас странный голос.
— Да. Я постарел.
— О! Почему?
— Был… был без вас. Время тянулось для меня так долго, что прошло добрых пятьдесят лет.
— Я иду.
Он слышал, как она вышла из ванны. Слышал, как шуршит полотенце по влажной коже Пат, влажной от твоих поцелуев, Анри Плантэн, продавец отдела рыбной ловли в магазине «Самара». Голая рука протянулась к Анри.
— Дайте мне халат.
Анри поднял пеньюар и, прежде чем положить его в эту раскрытую ладонь, прижался губами к запястью, к пальцам — каждому по очереди, в то время как Пат по другую сторону двери издавала короткие псевдовозмущенные крики.
Наконец растрепанная, свежая после ванны, завернувшаяся в пеньюар, в шлепанцах на босу ногу Пат вошла в комнату.
Она тут же повелительным жестом прижала указательный палец к губам Анри и мечтательно заговорила по-английски, глядя ему прямо в глаза:
— Я думала о тебе, проснувшись. Тебе повезло. Мы переживем прекрасное приключение. Оно началось вчера, так написано в моем гороскопе. Ты будешь моей памятью о Париже. Нужно, чтобы это было очень приятное воспоминание, обещай мне это. Я уже в твоих руках, но тебе пока не нужно это знать. Ты будешь мой француз. Каждая англичанка должна узнать одного француза в своей жизни, любой француз должен однажды полюбить англичанку. Поэтому нужно, чтобы ты меня любил, ты. Я больше не могу.
Он старался понять ту смутную музыку, которая тихо звучала рядом с ним. Он знал, что это важно. Но не мог разобрать и двух нот. Он был уверен, что она не будет переводить, впрочем, и просить ее об этом не стал. Она отошла от него, села на кровать, растерянная, и продолжала, как бы для самой себя:
— Нет, я больше не могу. Я отдала бы Лондон и Париж за то, чтобы любить тебя. Ты не знаешь лондонских доков. Мое сердце — сердце Леди Доков утонуло в Темзе, маленький француз. Будь ласковым со мной, очень милым, очень нежным, потому что нужно, чтобы я забыла. Нужно. Мне двадцать семь лет, и я хочу жить.
Он понял отдельные слова — Париж, Лондон, маленький француз и, конечно, «я хочу жить». Чувствуя себя неловко, прошептал:
— Остановитесь, Пат. Остановитесь. Вы больше не со мной. Говорите теперь по-французски. Не грустите. Я так счастлив быть рядом с вами…
Она посмотрела на него любящим взглядом:
— Ты прав. Это не твоя вина.
Она поднялась и повернулась к солнцу, заливавшему комнату.
— Я не грущу. Я счастлива, очень. Извините меня, Анри. Теперь идите в ванную. Я оденусь.