Париж.ru
Шрифт:
– Слива такая. Мелкая, желтая. Варенье из нее удивительное получается.
– Без косточек? – обрадовался Алекс.
– Ну... а кто будет чистить?
– Я! Ужасно люблю чистить вишню и сливу для варенья.
– Что, серьезно? Ну, тогда договорились. Поможете мне и собирать, и чистить. Только я сначала в душ, хорошо?
– Конечно. А вы что, бегали?
– Ага.
Лера подавила мгновенное побуждение рассказать ему о пугающем случае. Не хотелось портить настроение. И вспоминать о такой гадости не хотелось. Куда приятнее было унести с собой воспоминание о его янтарных глазах, о том, как он смотрел на нее, на лямки топика, врезавшиеся в плечи, на грудь, обрисованную мягкой, влажной от пота тканью. Не просто так смотрел, а... как-то так!
Наверху, выбравшись из ванны и вытираясь, она не утерпела – глянула в окно. Алекс все так же сидел на краю колодца и таращился вверх. Их глаза встретились, и Лера покрепче прижала к груди полотенце. Отшатнулась, но тут же пожалела, что не опустила полотенце. Пусть бы посмотрел...
Пусть бы посмотрел?! Да что это с ней происходит? Что делается?!
Теперь немножко страшно стало идти с ним в сад. Нет, конечно, не его проснувшихся мужских инстинктов она боялась. Своих собственных. Женских!
Но отступать уже было глупо. Поэтому она упаковалась в джинсы, рубашку с длинными рукавами, да еще и дождевик надела. Второй дождевик внизу – под лестницей их висело несколько – прихватила для Алекса:
– Наденьте. Говорю же, там натуральный джангл. Исцарапаетесь совершенно. Ну, пошли?
– Пошли. А наши голубки еще спят?
– Спят. Надо думать, они не скоро встанут.
– Очень на это надеюсь.
Вот и ломай голову над тем, к чему это сказано. Ломай голову над тем, что за странное выражение в янтарных глазах. Настороженное? Ждущее?
Лера прихватила корзинку, шест – сбивать сливы с верхних веток – и большой-пребольшой ржавый ключ, который еще вчера показала ей Николь. Этим ключом следовало отпереть огромный ржавый замок, висевший на тяжелой ржавой цепи, которая кое-как скрепляла замшелые планки старой-престарой калитки. Она со скрипом поворачивалась на ржавых петлях. Все правильно, именно за такой калиткой и должен был таиться сад, заросший настолько, что шаг вправо, шаг влево от тропинки приравнивался к подвигу первопроходца. Деревья обвиты плющом до такой степени, что сразу не определишь, какой они породы. Да, по этой траве не пройдешь босиком. Кругом крапива, крапивища. Сливы собираешь в ней, словно на минном поле. Одно хорошо: комаров нет. В эту пору в Нижнем они заживо съедают...
А вот полянка без крапивы. Трава высокая, вся в мелком сиреневом цвету. Лаванда, что ли?! А пахнет-то как!
Корзинка наполнялась медленно. Не то чтобы Алекс очень неловко орудовал шестом, а Лера неуклюже подбирала сливы. Но как-то так получалось, что они беспрестанно обменивались взглядами, и постепенно взгляды эти становились все более долгими, а промежутки между ними – короче и короче. Наконец вышло так, что Лера просто не смогла нагнуться за очередной россыпью мирабели. Нет, не потому, что так уж не хотелось. Просто зацепилась поясом дождевика за какую-то колючку и застыла – ни тпру ни ну.
Насторожилась, ощущая, как насторожилось все вокруг. Деревья, чудилось, смотрели на нее – смотрели выжидающе. А солнце, наоборот, зашло за их вершины, чтобы не смущать своим взглядом, чтобы не пялиться откровенно, а подглядывать.
За чем подглядывать? Чего они все – солнце и деревья – ждут? Почему так сильно пахнет лаванда? Что сейчас произойдет?
Лера замерла, пойманная не только поясом дождевика.
Алекс подошел сзади, отцепил плащ. Но потом зачем-то потянул на себя его раскрывшиеся полы и тянул до тех пор, пока дождевик не соскользнул в траву. Лера удивилась, зачем он это делает, хотела обернуться, но не смогла: Алекс обхватил ее сзади, уткнулся в шею, медленно водил губами от плеча к уху. Руки его накрыли ее груди, пощипывали соски. Он прижался к ней всем телом, и то, что Лера чувствовала, заставило ее задрожать.
Она и правда испугалась, растерялась. А деревья, значит, знали заранее, что сейчас произойдет?.. Рванулась вперед, но Алекс поймал ее за руку, развернул в рывке, притянул к себе, обхватил – не шелохнуться. Губы его завладели ее ртом, не давали слова сказать, не давали протестовать. Да хотела ли она протестовать? Она хотела совсем другого. Чтобы его рука скользнула между их притиснутыми друг к другу телами, нашарила «молнию» ее джинсов, расстегнула. Чтобы освободила ее бедра. Чтобы развела их. Хотела опуститься вместе с ним на валяющийся внизу дождевик. Хотела оплести ногами его спину, принять его хотела.
И все случилось так, как хотела она.
Их губы не могли расстаться, но дыхания не хватало. Пришлось прервать поцелуй. Они тяжело дышали, утыкаясь в плечи друг друга, двигались в резком, безумном ритме, словно бежали наперегонки, изо всех сил пытаясь – и в то же время боясь опередить друг друга. Они молчали, отдаваясь друг другу и принимая друг друга без объяснений, без оговорок, без просьб. Осознание полной взаимности этого внезапно вспыхнувшего, нежданного, неодолимого желания сделало их бесстыдными и счастливыми. Они словно бы исполнили некое непременное условие дальнейшего существования, как если бы им на роду было написано принадлежать друг другу – хотя бы миг единый.
И наконец это условие исполнено. Вполне! Они какое-то время еще лежали рядом, взглядывая друг на друга почти со страхом из-за испытанного только что сокрушительного, почти разрушительного чувства. Потом, вдруг устыдившись и себя, и друг друга, и случившегося, отвернулись, торопливо привели в порядок одежду. Поднялись, отводя глаза, начали подбирать раскиданные вещи, рассыпавшуюся из корзинки мирабель...
Сливы раскатились довольно далеко, вот и они расползлись друг от друга, словно расставались, словно готовы были проститься навеки и забыть все, что случилось только что, но вдруг обернулись и, сидя на корточках, опять засмотрелись в глаза друг друга: с новым узнаванием, с новым осознанием и самих себя, и окружающего мира.
И разом, как под ударом кнута, вскочили на ноги, услышав веселый мужской голос совсем рядом:
– О, вот вы где, Валери, моя милая!
Повернулись, чувствуя себя преступниками... Около ржавой калитки стоял Жерар, красивый и сияющий, в светлом костюме, с букетом алых роз, – слишком цивилизованный для этого заросшего, блаженного, таинственного сада, такой же странный, такой же чуждый здесь, каким, наверное, показался согрешившим Адаму и Еве возникший в саду Эдема суровый бог. Но следующий его поступок был достоин змия-искусителя... Жерар протянул Лере маленькую коробочку. В ней на белом атласе лежал золотой перстень с камнем, который сверкал, искрился и переливался так, как может сверкать, искриться и переливаться только один-единственный камень на свете: бриллиант чистой воды.