Париж.ru
Шрифт:
Он больше не мог выносить ее присутствие и крикнул:
– Оставьте меня в покое! Оставьте меня в покое, понятно?! Ну, я убил этого вашего Шведова, я!
В ее лице ничто не дрогнуло:
– Даже если это и так, мне все равно. Ты убил его, чтобы прийти ему на смену, я знаю! Ты – это он!
«Иисусе! Да ведь тетка – рехнутая!» – мысленно возопил Данила. Вот уж правда что порча в человеческом облике.
Что это она делает? Идет к нему?
Он воздел связанные руки, пытаясь заслониться. Метнулся прочь от нее, к двери... Тьерри и мэтр Моран, с тревогой внимавшие совершенно непонятному им разговору, кинулись вперед, пытаясь его удержать.
– Не трогайте его! – заорала женщина, и в это мгновение дверь распахнулась.
Человек в черной форме полицейского влетел в комнату и что-то закричал. Данила уловил слово «полис», которое не требовало перевода и подкреплялось, так сказать, видеорядом... Потом появились еще двое каких-то в штатском, с непреклонными лицами. При взгляде на связанного Данилу выражение лиц у них стало еще более непреклонным...
И тут в дверях возник не кто иной, как Жерар Филиппофф. Данила сделал обеими руками около лица некий знак – вроде креста.
Жерар был почему-то босиком. Ну, в смысле, в одних только серых полосатых носках. Он что-то прокричал, указывая на мэтра Морана. Один из людей в штатском шагнул вперед, протягивая какое-то удостоверение.
И начались переговоры – быстрые, такие бурные, что Данила только и успевал вертеть головой из стороны в сторону, пытаясь понять смысл происходящего. Жерар тыкал пальцем то в Морана, то в Бенуа и Тьерри, которые стояли по углам по стойке «смирно». Один раз попробовала вмешаться женщина с бритой шеей, однако Жерар так рявкнул на каком-то грубом языке, что она отшатнулась. Речь Жерара чем-то напомнила Даниле фильмы о войне... было там что-то вроде «хальт» или «цурюк», а может, даже и «хенде хох» – он толком не разобрал.
А между тем Жерар не умолкал, и речь его становилась все более темпераментной. Похоже было, что он совершенно заговорил непреклонных людей! Они только пытались вставить слово, показывая при этом на его босые (то есть в серых в полосочку носках!) ноги, как Жерар снова начинал что-то запальчиво выкрикивать, и глаза их постепенно становились оловянными, лица приобретали не непреклонное, а безропотное выражение, а фигуры вытягивались во фрунт. И Данила даже не удивился, когда они вдруг сорвались с места и начали выдвигать ящики письменного стола и охлопывать карманы мэтра Морана, который от возмущения только глаза вытаращил, а сказать ничегошеньки не мог.
И тут сердце Данилы затрепетало... ну никакой иной метафоры невозможно больше употребить. Кроме этой, изрядно избитой. Затрепетало его сердце, когда он увидал в руках одного из служителей закона (об их месте службы догадался бы даже учащийся школы для детей с умственными дефектами, а Данила все же отличался некоторым умом и кое-какой сообразительностью!) знакомую краснокожую паспортину.
Служитель закона открыл ее, всмотрелся в фото, потом в лицо Данилы, улыбнулся и проговорил:
– Алек-сис Шве-дофф? Се вотр паспорт? Силь ву пле, мсье [29] .
29
Это ваш паспорт? Прошу вас, мсье (франц.).
И протянул несчастный паспорт нашему герою...
Данила дернулся от него, словно от змеи кусучей, но прежде, чем он изрек хоть слово, Жерар заорал с безумной радостью:
– Уи, уи, се Шведофф! – И, стиснув Даниле руку, прошипел: – Только пикни, и ты труп!
От неожиданности Данила проглотил язык и взял паспорт.
И тут... тут бритоголовая особа, та самая, которая называла Шведова Сорогиным, встрепенулась и кинулась к Даниле с радостным воплем:
– Ты взял его документы! Ты согласен! Дитя мое! Мир снова принадлежит нам двоим!
Но внезапно Тьерри, который до сей минуты неподвижно стоял в углу (только его вытаращенные глаза жили своей, словно бы отдельной от окаменелого лица и весьма интенсивной жизнью), внезапно встрепенулся. Он кинулся на полицейского, сделал подсечку, от которой бедняга, ничего подобного не ждавший, завалился навзничь, выхватил у него пистолет и наставил его на Данилу.
«Я больше не могу, – подумал Холмский, слабо отмахиваясь от Тьерри, который почему-то наставил пистолет не на полицейского, не на людей в штатском, а именно на него. – Совсем спятил, что ли, чернозадый? Я больше не могу, я хочу домой...»
Тьерри что-то выкрикнул – с яростью, с ненавистью... Данила, чудилось, видел, как полыхнуло, как из ствола вырвался огненный сгусток... Он услышал звук выстрела, но за миг до этого странная женщина как раз вцепилась в Данилу, словно желая закрепить свои права на него, – и оказалась на пути летящей пули...
Эпилог. 6 августа 2002 года. Париж
– Пассажиры, вылетающие в Москву рейсом 258, просьба пройти на посадку в самолет. Выход на посадку через третий сателлит.
Данила вздрогнул. Русская речь в динамиках аэропорта Шарль де Голль звучала вызывающе.
– Ничего, – сказал Мирослав, – не робей. Это же рейс «Аэрофлота», вот и объявляют по-русски. Мы на таком летели, помнишь?
– Точно! – обрадовался Данила. – Значит, и в самолете будут по-русски говорить? Так что прощай «Жё нэ компран па»?
Все засмеялись.
– Ну, мне как бы пора? – нерешительно сказал Данила.
– Счастливого пути, Алексис! – хихикнул Мирослав.
Данила тяжело вздохнул. Как он ни открещивался от ненавистного имени, как ни страдал из-за него, а все же пришлось его еще немножко поносить. И в Москву лететь придется под ним...
– Ну сами посудите, – увещевал его Жерар. – Информация о смерти Шведова еще не прошла в компьютер аэропорта Шереметьево, это однозначно. Как прилетели, так и улетите, а там хоть в урну паспорт бросьте – дело ваше.
– Но вы же собирались задействовать свои какие-то невероятные связи... – робко заикнулся Данила.
– Мне их довольно затруднительно задействовать, будучи выпущенным из полицейского комиссариата лишь под залог! – грустно усмехнулся Жерар. – Пока я восстановлю утраченную репутацию, паспорт Шведова и впрямь станет недействительным. Так что лучше не рисковать. Вам ведь все равно пора возвращаться. Возвращаться – и исполнять свой гражданский долг.