Парижские истории
Шрифт:
Или вот за углом автошкола, где я брал уроки вождения — не для того, чтобы научиться водить с нуля, а чтобы приспособиться к специфическим условиям Парижа. Ожидал, что самым трудным будет вписаться в автомобильный круговорот на площади Этуаль и затем перестроиться в потоке, никого не задев, особенно когда на авеню, выходящих к площади, включали мигающий желтый. Оказалось, что от езды вокруг арки можно получать удовольствие. Освоив машину, приезжал на бульвар Распай на бензоколонку «Шелл» — одну из немногих работавших круглосуточно в самом центре.
Шел в гости — покупал цветы рядом со стоянкой такси в одном из первых магазинов открывшейся новой сети «Имя розы». Напротив такси и цветов — хоть и пятизвездочная, но затерявшаяся в тени крупных гостиниц правого берега «Пон Руаяль» — «литературный» отель, известный благодаря
Сейчас на первом этаже отеля расположен ресторан Жоэля Робюшона, где заказ столика принимают лишь в определенные часы, а в остальное время все посетители ждут в общей очереди; попадая, сидят на высоких стульях, словно за барной стойкой. И я тоже пробовал и запомнил там авторское блюдо — картофельное пюре Робюшона; оно определенно вкусное, хотя кто-то заметит, что секрет его в том, чтобы не жалеть сливок и масла.
С противоположной стороны перекрестка виднеется еще один ресторан — «Лао Це», как будто залетевший сюда случайно из 13-го округа осколок парижско-китайской империи еды. Он, может, и без изысков, зато и кухня достойная, и хозяин гостеприимный, хотя невозмутимый и по-азиатски сдержанный, привыкший видеть в двух своих очень тесных залах «знакомые» лица — уж такой это политизированный квартал. И сколько же лет проверяется его радушие? По крайней мере, лет двадцать.
Дверь в дверь к «Лао Це» — магазин старых плакатов, где была куплена карта Восточной Сибири 1811 года выпуска, и она сейчас не на полу среди тех подаренных картин, с которыми не знаешь, что делать, а висит в рабочем кабинете.
Наискосок от плакатов и эстампов — нетипичный для Парижа по стилю, больше подходящий для провинции отель «Дюк де Сен-Симон», из категории маленьких очаровательных гостиниц. В 1980-е только проезжал мимо него, в нулевые — останавливался.
Вспоминаю обостренное внимание ко многим внешним деталям, тем более к таким, которые казались необычными. В старых записях, сделанных на рю дю Бак в 1984 году, я читаю про тряпки на мостовой, набитые песком, чтобы регулировать струи воды, которыми дворники смывают остатки мусора; о раздвижных лестницах, наподобие пожарных, по которым поднимают мебель через окна в квартиры, иначе не пронести по узким пролетам; об автобусе № 69, еще старого образца, который лишь со второго захода, особенно когда кто-то припаркует свою машину близко к углу перекрестка, вписывается в поворот с дю Бак на Гренель. Остановившись сейчас на этом же углу, можно наблюдать, как водитель, представляющий уже другое поколение, по-прежнему вынужден демонстрировать хладнокровие и мастерство, чтобы повторить тот же впечатливший меня маневр. Тряпок стало меньше, лестницы продолжают использовать, 69-й маршрут не упразднен, но стал бы я коллекционировать эти впечатления, если попал бы сюда впервые сейчас?
Емкое понятие «Гренель». По парижским меркам довольно протяженная улица. От бульвара Распай она тянется до Марсова поля. На полпути неожиданно вырывается на прекрасные негородские просторы площади Инвалидов, где по субботам и воскресеньям играют на лужайках в футбол; по левую сторону от вас остается Музей Родена, а справа — павильон авиакомпании «Эр Франс», откуда до сих пор ходят автобусы в Орли. У писателя Жоржа Перека, собирателя не замечаемых всем остальным миром деталей, есть почти стихи: «Сесть в автобус в направлении Орли на площади Инвалидов и в это время думать, как тот человек, которого вы должны встретить в аэропорту, вылетев из Гренобля, пересекает разные французские департаменты…» (Кто сегодня отправится в аэропорт встречать внутренний рейс?) Здесь же на Инвалидах, не доходя до авиационного павильона, перед польским консульством, в восьмидесятые стоял огромный крест. Его водрузили над символической могилой, возникшей после разгрома профсоюза «Солидарность». Сейчас даже в Интернете не найти следов этой политической инсталляции, символа заключительной фазы первой холодной войны.
Вокруг Гренель — в основном министерско-посольский квартал. Во французском политическом лексиконе закрепилось понятие «соглашения Гренель», они были подписаны между правительством и профсоюзами в расположенном здесь Министерстве труда как результат неспокойного мая шестьдесят восьмого и с тех пор могут обозначать любое принципиальное мировое соглашение. Рядом «Ке д’Орсе» — французский МИД, а также административные здания, где работают депутаты. Когда приоткрываются ворота и, шурша покрышками по гальке, въезжают министерские или дипломатические машины, можно увидеть, какие элегантные внутренние дворы расположены на рю де Гренель и параллельной ей, похожей по стилю рю де Варенн, где находится резиденция премьер-министра. Бывшие конюшни превращены в гаражи. И еще роскошные парки. На картах Google видно, что внутри кварталов, примыкая к особнякам, спрятаны огромные зеленые пространства, какие не ожидаешь обнаружить в центре большого города.
В ряду резиденций — царское, советское, российское посольство, находящееся в удачно купленном 150 лет назад царем Александром II особняке ХVIII века. Гренель часто упоминается в мемуарах русских эмигрантов. Принять приглашение на прием, на любую встречу в здании на Гренель рассматривалось частью русской диаспоры как переход во враждебный стан. Как эхо этих опасений названия «Гренель» и «рю дю Бак» встречаются и в книгах руководителей НКВД, отвечавших за иностранное направление. Они останавливались в маленьких гостиницах вокруг посольства.
Можно фантазировать на тему разговоров, которые велись в стенах резиденции; персонажей, переступавших ее порог в разное время и с разными целями. Я застал время, когда в предбаннике посольства сидели пограничники в форме, перед зданием дежурили полицейские и было запрещено оставлять машины вблизи ворот. Потом нравы смягчились, и наши здания за рубежом перестали казаться некими бастионами на недружественной территории. А во время перестройки особняк на Гренель даже стали открывать для посещения обычными гражданами в рамках проводимых по всему Парижу дней национального наследия.
Своей историей, архитектурой, предметами интерьера, парком особняк на Гренель как бы олицетворяет те особые или, как еще их принято называть, привилегированные отношения между Россией и Францией. Франковеды могут спорить по поводу того, насколько эта особенность приносила какую-то практическую пользу, но объединявший нас вектор на двустороннюю разрядку (от французского d€etente) безусловно присутствовал. Он заложен был сразу после войны. Мы поддержали вхождение Франции в постоянные члены Совета Безопасности OOН и вообще с вниманием относились к запросам и интересам де Голля.
По речам генерала студентам в лингафонном кабинете ставили французское произношение. Де Голль подарил нам фразу о «Европе от Атлантики до Урала», которую стали использовать в дипломатии как формулу. Соответственно и наши послы в Париже во все послевоенные годы подбирались с тем расчетом, чтобы соответствовать особому характеру двусторонних отношений.
Блестящий историк-франковед Юрий Рубинский, чьи лекции составляли силу Института международных отношений и который бок о бок работал со многими из этих дипломатов, вспоминает, как посол Юлий Воронцов однажды отреагировал на колкость Миттерана. На одном из приемов президент подошел к Воронцову и заметил как бы в шутку: «Я знаю, господин посол, в Москве меня не любят». Разговор происходил в начале 1980-х, сразу после нашумевшей высылки 47 советских дипломатов. Посол ответил в том же тоне и без заминки: «Любовь, господин президент, должна быть взаимной». За многолетнюю дипломатическую карьеру Воронцов занимался проблемами таких непохожих стран, как США, Индия или Афганистан. Его бросали на те участки, которые требовали особого внимания, представлялись наиболее важными. Перемещение из одной точки мира в другую должно было бы приучить его к ощущению временности пребывания в стране и, следовательно, не очень глубокому погружению в ее реалии, прошлое и настоящее. Но к Воронцову это не относилось. Он всегда досконально вникал в новую для него тематику — историю и политическую действительность. Так произошло и при назначении во Францию.