Парижские могикане. Том 1
Шрифт:
Коломбан прижал девушку к груди.
— Благодарю! — только и промолвил он.
Они взяли розовый куст, который должен был проводить их в последний путь.
Однако на пороге Кармелита остановилась.
— Вот здесь, — сказала она молодому человеку, — я впервые узнала о вашей любви… Как только я смогла найти в себе силы и не броситься в ваши объятия в те полчаса, что вы оставались здесь?
Потом она указала ему на окно в коридоре.
— Отсюда я следила за вашей лампой, — призналась она, — и оставалась здесь до тех пор, пока горел свет в вашем окне.
Они спустились по лестнице. Кармелита улыбалась; молодой человек тяжело вздыхал.
— Сколько раз, — сказала Кармелита, — я выходила в темноту, не слыша собственных шагов, зато слышала, как громко стучит мое сердце! Смотрите! Вот по этой аллее я, словно тень, обыкновенно проходила к павильону и — если это было летом, вы спали с затворенными ставнями, но распахнутыми окнами — прикладывала ухо к ставню, надеясь услышать ваше дыхание. Почти всегда вы спали неспокойно, наверное, видели дурные сны, а я протягивала руки и, задыхаясь, готова была сказать вам: «Отвори, Коломбан! Я — ангел из розовых сновидений!» Скажите, милый друг мой, что тогда вас тревожило, кто являлся вам во сне?
И она подставила ему лоб для братского поцелуя. Потом оба вошли в павильон: Кармелита — первая, за ней — Коломбан.
Коломбан запер дверь на ключ и на задвижку.
LVII. TO DIE, TO SLEEP 25
Коломбан положил ключ на камин.
Спальня молодого человека превратилась в настоящую часовню.
Все цветы, какие только распустились в небольшой оранжерее, блестевшей стеклами в углу сада, когда солнечные лучи случайно пробивались сквозь облака, Кармелита перенесла в эту комнату.
25
Умереть, уснуть (англ.).
Девушка задернула на окнах белые муслиновые занавески; камин она покрыла, словно алтарь, вышитой скатертью и расставила повсюду вазы с цветами.
Оставшиеся цветы она рассыпала по полу.
Комната стала похожа на усыпальницу.
Молодые люди сели на диван и проговорили целый час.
Наступил вечер. Они зажгли лампу.
Словно опасаясь, как бы не сорвался ее план, Кармелита то и дело порывалась встать и сходить за жаровней с углем в туалетную комнату рядом со спальней.
Коломбан останавливал ее: он никак не мог в последний раз на нее наглядеться и не хотел отпускать ни на минуту.
Было около девяти часов вечера. Кармелите захотелось сесть за фортепьяно и спеть что-нибудь. В стародавние времена существовала легенда, что лебеди перед смертью поют прощальную песнь.
Никогда еще никому не удавалось крик боли и гимн радости соединить в одной песне. Никогда еще пение Кармелиты, поражавшей слушателей богатейшим диапазоном, не завораживало до такой степени! Казалось, Господь наделил ее возможностью выразить всю боль и в то же время все блаженство, ведь она прощалась с этим миром, из которого уходила навсегда, и вступала в мир иной. Она напоминала изгнанного ангела, долго скитавшегося по земле; но вот всемилостивый Господь над ним сжалился и снова призвал его на небеса — в первый, единственный, истинный его дом.
Наконец голосу будто надоело блуждать по бескрайним просторам, где царит реальность, где теряется мечта, — он затих, будто мелодичный вздох, но еще долго звучал в сердце молодого человека.
Коломбан подошел к Кармелите; окончив предсмертную песнь, девушка уронила голову ему на плечо, и Коломбан взял Кармелиту за руки.
Фортепьяно снова было безмолвно, словно мертвец, чья душа уже отлетела.
В полумраке наступила глубокая тишина, нарушаемая лишь дыханием двоих.
Вдруг зазвонили часы.
Каждый из них отсчитывал про себя удары.
— Одиннадцать! — в один голос промолвили молодые люди.
Кармелита прибавила:
— Пора, мой друг!
Коломбан поднялся, зажег две свечи, одну оставил Кармелите, а с другой пошел в туалетную комнату, где был приготовлен уголь.
— Ты куда? — спросила Кармелита.
— Я хочу, чтобы ты умерла, — отозвался Коломбан, — но не хочу, чтобы ты страдала.
Кармелита поняла, что речь шла о каких-то подготовительных мерах, и не стала мешать Коломбану.
Но когда он уже был готов затворить за собой дверь, она его остановила:
— Нет, друг мой! Вы можете удалиться, но так, чтобы я не теряла вас из виду!
Коломбан оставил дверь открытой.
Он намеревался заранее растопить жаровню в соседней комнате, так чтобы удушливый и самый неприятный дым ушел, а угарный газ совсем незаметно поразил мозг, после чего наступит безболезненная смерть.
Итак, Кармелита тщательно заделала все щели, а Коломбан, наоборот, распахнул все окна и двери, чтобы рассеялся дым.
Кармелита наблюдала за ним с невыразимой улыбкой.
Ее руки сами собой вновь коснулись фортепьяно, как молодые птенцы возвращаются в родное гнездо.
Пальцы ее неуверенно, но гармонично прошлись по клавишам; инструмент, только что испустивший прощальный вздох, снова ожил и словно боролся со смертью; как умирающий в предсмертном бреду роняет бессвязные слова, так Кармелита извлекала из фортепьяно отрывочные, не сливающиеся в мелодию звуки.
Как Кармелита и обещала Коломбану, она не сводила с него глаз.
В то время как ее трепещущие пальцы рассеянно перебирали клавиши из слоновой кости и черного дерева, пока ее ножка инстинктивно нажимала на педаль, ее взгляд остановился на Коломбане: она внимательно смотрела, как красноватые отблески пляшут на лице у молодого человека, стоящего на коленях и раздувающего смертельный огонь.
Ни малейшего волнения нельзя было прочесть на их лицах.
И Коломбан и Кармелита обладали той силой, той невозмутимостью, что свойственны людям, чуждым этому миру. Итак, молодые люди больше не принадлежали земле; если бы в это мгновение грянул гром или обрушилась крыша у них над головой, они и тогда не двинулись бы с места.