Парижские могикане. Том 1
Шрифт:
— Несите в дом, в ее комнату! — приказала Нанетта.
— Да, в ее комнату… Распахните там все окна и разведите огонь в камине. Ступайте, ступайте!
Женщины унесли Кармелиту. Начало светать.
— Ты знаешь, что нужно делать, Шант-Лила? — крикнул Людовик вдогонку девушкам, уносившим Кармелиту.
— Нет. Приказывайте!
— Все то же, что до сих пор.
— А если она спросит, что с возлюбленным?
— Она вряд ли заговорит раньше чем через час, рассудок к ней вернется часа через два-три.
— И что тогда?..
— Тогда либо Коломбан, либо я будем рядом с ней.
Переведя взгляд на Коломбана, он чуть слышно пробормотал:
— Слишком поздно! Слишком поздно! Бедный Коломбан! Бедняжка Кармелита!
И он вернулся к молодому человеку с беззаветным упорством врача, пытающегося во что бы то ни стало вырвать жизнь из рук смерти.
LX. У ПОСТЕЛИ КАРМЕЛИТЫ И У ИЗГОЛОВЬЯ КОЛОМБАНА
В девять часов утра карета, в которой сидели г-н Жакаль, Сальватор и Жан Робер, остановилась перед домом, где произошли только что описанные нами ужасные события. Еще три экипажа уже стояли у ворот: фиакр, небольшая коляска и огромная карета с гербами.
— Все три подруги уже здесь, — пробормотал Сальватор. Господин Жакаль обменялся несколькими словами с господином в черном, стоявшим в дверях.
Тот вскочил на лошадь, привязанную у входа в кабачок, в нескольких шагах от дома, и поскакал галопом.
— Я распорядился относительно вашего школьного учителя, — пояснил г-н Жакаль Сальватору и Жану Роберу.
Сальватор молча кивнул в знак признательности и направился в дом.
Не прошел он и несколько шагов, как пес, лежавший на площадке второго этажа, скатился по ступеням и положил передние лапы ему на плечи.
— Да, Ролан, да! Она здесь, я знаю… Ну, показывай нам дорогу, Ролан.
Пес пошел вперед и остановился перед дверью в спальню Кармелиты.
Господин Жакаль, как человек, имеющий право войти в любую дверь, отворил ее и вошел в сопровождении Сальватора и Жана Робера.
Перед полицейским и двумя молодыми людьми открылось зрелище, полное глубокой поэзии.
Вообразите: вокруг постели Кармелиты, еще очень слабой, но приходящей понемногу в себя, молятся, опустившись на колени, три девушки. Все они одного возраста, хороши собой, одеты, как и сама Кармелита, в платье, о котором мы, разумеется, расскажем особо.
Костюм воспитанницы пансиона Сен-Дени представлял собой платье из тонкой черной саржи с широкой юбкой, высоким корсажем, белым плиссированным воротником; рукава — широкие и ниспадающие, как у монашек; шерстяная лента в ладонь шириной обвивала плечи, перехватывала талию и завязывалась сзади; в эту ленту были вплетены нити шести цветов: зеленого, фиолетового, золотистого, голубого, белого и алого. Одним словом, это одеяние невозможно было назвать ни светским, ни монашеским. Для светской барышни оно было слишком строгим, монашка же не позволила бы себе такой пояс, переливавшийся всеми цветами радуги. Как мы уже сказали, так одевались девочки-старшеклассницы в пансионе Сен-Дени.
Жан Робер с первого взгляда узнал Фраголу и хотел было указать на нее Сальватору; но тот заметил ее еще раньше, да и она успела увидеть Сальватора; комиссионер прижал палец к губам, приказывая Жану Роберу молчать.
Вдруг оба друга в ужасе отпрянули: им показалось, что покойница шевельнулась (они еще не знали, что Людовик спас несчастную Кармелиту).
— А! — произнес г-н Жакаль с невозмутимостью человека, привыкшего к такого рода зрелищам. — Так она, стало быть, не умерла?
— Нет, сударь, — отвечала самая статная из девушек; похоже, она, пользуясь преимуществом в росте и красоте, взяла на себя роль старшей над двумя подругами.
Жан Робер повернул голову в ее сторону: ему почудилось, что он узнаёт голос.
Это была мадемуазель Регина де Ламот-Удан.
— А молодой человек?.. — спросил г-н Жакаль.
— Еще есть надежда, — отвечала Регина, — его пытается спасти один молодой доктор; пока он с ним занимается, еще не все потеряно.
В эту минуту дверь распахнулась и, к величайшему изумлению Жана Робера и Сальватора, в комнату вошел Людовик.
Он давно сбросил карнавальный костюм и переоделся: посланный им верховой привез ему из дому одежду.
— Ну что? — воскликнули все в один голос. Людовик покачал головой.
— У него священник, — отозвался врач, — мне там делать нечего.
Ему указали на Кармелиту. Она по-прежнему не произносила ни звука, а когда открывала глаза, казалось, никого не узнавала.
— Бедная девочка! — вздохнул Людовик. — Не говорите ей ничего: она не скоро оправится.
— Господа! — обратился полицейский к Сальватору и Жану Роберу. — Мы оказались здесь лишь по воле случая. Полагаю, нам следует оставить больную на попечении подруг и доктора, как можно скорее составить протокол и поспешить в Версаль.
Жан Робер и Сальватор в знак согласия поклонились.
Фрагола поднялась, подошла к Сальватору и прошептала ему на ухо несколько слов. Тот в ответ кивнул.
После этого комиссионер и поэт вышли, как и вошли, вслед за г-ном Жакалем.
Внизу все уже было готово для составления протокола.
Дверь в коридор была отворена: видно было, что в окнах павильона горят свечи.
— Не угодно ли покропить святой водой и прочитать молитву над телом несчастного? — предложил Сальватор поэту.
Жан Робер согласился, и, пока г-н Жакаль, собираясь с мыслями, поднес к носу щепотку табаку, молодые люди зашагали к павильону.
Коломбан лежал на кровати. Под простыней, которой было накрыто лицо, смутно угадывались застывшие черты.
У изголовья покойного сидел красивый монах-доминиканец; на коленях у него лежал раскрытый молитвенник, однако он откинул голову назад, по щекам его катились тихие слезы: он молился об усопшем.
Завидев молодых людей, входивших с непокрытыми опущенными головами, монах поднялся им навстречу; он внимательно оглядел Жана Робера и Сальватора, но было ясно, что их лица ему незнакомы.