Парижские могикане. Том 2
Шрифт:
Одна дуэль, пришедшаяся на первый день месяца, состоялась безотлагательно; он дрался на шпагах и тяжело ранил противника.
Вторая дуэль должна была состояться 22 — го числа на пистолетах; но он попросил десятидневной отсрочки: ему необходимо было «уладить свое тридцатое число», как говорят на языке банковских работников. Подведя итоги месяца, г-н де Моранд написал завещание, потом приказал напомнить своему противнику, что, поскольку отсрочка истекает на следующий день, он предоставляет себя в его распоряжение и просит назначить время и место дуэли. Встав на расстоянии тридцати шагов, противники выстрелили одновременно: г-н де Маранд был ранен в бедро, его противник — убит наповал, при этом у г-на де Моранда не сдвинулась ни одна складка его белого галстука.
Никогда он не рассказывал об этих двух дуэлях и, казалось, не любил, когда ему о них напоминали.
Если бы не эти два поединка, в которых г-н де Маранд продемонстрировал искусное владение шпагой и пистолетом, никто, очевидно, так и не узнал бы, даже в кругу ближайших друзей, держал ли он когда-нибудь в руке оружие. Правда, ходили слухи, что в его особняке есть фехтовальный зал и тир; но в тир имел право входить только лакей, а в фехтовальном зале бывал лишь старый итальянец Кастелли, тренировавший лучших парижских учителей фехтования.
Господин де Маранд являлся наравне с господами Ротшильдом, Лаффитом и Агуадо одним из самых знаменитых банкиров континента и был известен не как самый богатый, а как самый удачливый. О его невероятно смелых и блестящих сделках, о его удаче и таланте слагались легенды.
Как только он достиг установленного законом возраста, он был избран в Палату депутатом от своего департамента абсолютным большинством голосов; за два года до описываемых событий он произнес после почти трехлетнего молчания речь о свободе печати, свидетельствовавшую о том, что он изучал античных и современных ораторов не менее добросовестно, чем великих стратегов и экономистов.
Близкий друг Бенжамена Констана, Манюэля и Лафайета, он заседал среди левых центристов и, казалось, выступал под одним знаменем с банкирами-политиками Казимиром Перье и Лаффитом.
Что это было за знамя?
На такой вопрос ответить было непросто; однако те, кто, по их собственному утверждению, следил за событиями своей эпохи, говорили, что под этим знаменем объединялись люди, занимавшие по политическим убеждениям промежуточное положение между сторонниками республики и абсолютной монархии, а во главе этих людей стоял принц, который, оставаясь из осторожности в тени, продолжал тем не менее предпринимать шаги к изменению существующего порядка вещей.
Как видят читатели, существовало некоторое различие между точкой зрения генерала Лафайета, представлявшего республиканскую монархию, опирающуюся на Конституцию 1789 года, и воззрениями г-на де Маранда, которые, если он в самом деле являлся представителем принца, сводились к буржуазной монархии и переделке Хартии 1815 года.
Мы, несомненно, будем в курсе мнений обоих собеседников, если послушаем, о чем они говорят.
— Вас предупредили о том, что происходит, генерал?
— Да, австрийские акции поднялись.
— Вы будете играть на повышение или на понижение?
— Ни то ни другое: я займу нейтральную позицию.
— Это только ваше мнение или так же думают и ваши друзья-банкиры?
— Таково общее мнение.
— Каков же пароль?
— «Не вмешиваться»!.. Вы видели принца?
— Да.
— Вы сообщили ему о происходящих изменениях? Ведь у него есть акции в банках Акроштейна и Эскелеса, не так ли?
— Да, в этих бумагах — большая часть его состояния.
— Он будет играть за или против?
— Как и вы, он не станет вмешиваться, — отвечал г-н де Маранд.
— Это весьма осмотрительно, — заметил генерал Лафайет.
После этого оба замолчали и с глубочайшим вниманием стали следить за происходящим.
В пяти-шести шагах от генерала и банкира четверо симпатичных молодых людей, почтительно выслушав несколько слов, с которыми к ним обратился Беранже, отступили назад и тихо переговаривались, когда гроб внесли в церковь.
Эти четверо были наши друзья: Жан Робер, Людовик, Петрус и Жюстен.
Они пытались разглядеть в толпе того, кого рассчитывали там увидеть, но, несмотря на усилия, никак не могли найти.
Наконец они заметили его среди тех, кто вошел в церковь вслед за гробом.
Это был Сальватор.
Молодой человек сразу же их увидел и, рассекая толпу, направился к своим друзьям.
Однако ему понадобилось немало времени, чтобы преодолеть расстояние, отделявшее его от молодых людей: со всех сторон к нему сотнями тянулись те, кто хотел пожать ему руку.
Когда он добрался до пилястр, у основания которых стояли наши друзья, к Сальватору разом протянулись четыре руки, и молодые люди сомкнулись вокруг комиссионера.
— Вы хотите нам что-нибудь сказать? — спросил Жан Робер у Сальватора: он прочел в его взгляде беспокойство.
— Да, нечто весьма важное! — ответил Сальватор. Он с беспокойством огляделся и продолжая:
— Что бы вы ни увидели и ни услышали, каким бы удобным ни казался вам случай, ничего не предпринимайте!
— А что может произойти? — поинтересовался Людовик.
— В точности не знаю, но готовится мятеж.
— В день похорон? — простодушно удивился Жюстен, Сальватор улыбнулся.
— Вы же знаете поговорку, дорогой Жюстен: «Цель оправдывает средства».
— Почему же вы говорите, что мы не должны ничего предпринимать?
— Потому что мятежи бывают разные.
— Несомненно, — поддержал Людовик: он понял смысл слов Сальватора. — Есть мятежи, которые вспыхивают сами собой, а бывают и такие, которые кем-нибудь подготовлены.
— Иными словами, бывают мятежи без мятежников, — прибавил Жан Робер.
— Дьявольщина! — вскричал Петрус. — Такие-то наиболее опасны, как я слышал от моего дорогого дядюшки.