Парижские могикане. Том 2
Шрифт:
Петрус улыбнулся.
— Ну вот, ты и сама видишь, что заговариваешься, — заметила Регина, — рассказываешь о халифе Гарун аль-Рашиде, и вдруг — прошлый год! Говоришь, что события происходят в Багдаде, и вдруг — мальчик-савояр! Сегодня ты не в ударе, Пчелка; оставь свою фею Кариту: в другой раз твоя история будет удачнее.
— Мне замолчать, господин художник? — спросила Пчелка Петруса. — Вы согласны с моей сестрой?
— Нисколько, мадемуазель! — воскликнул Петрус. — Я нахожу эту историю чрезвычайно интересной, до такой степени интересной, что делаю к ней набросок по мере того, как вы рассказываете; я почти закончил, не хватает только головы дрожащей девочки, зато я уже начал рисовать фею Кариту.
— Покажите! Покажите! — попросила Пчелка, поспешно поднимаясь с колен и подходя к Петрусу.
— Нет, нет, — возразил Петрус, пряча набросок. — Рисунки — как сказки: чтобы их поняли, они должны быть завершены. Досказывайте свою сказку, мадемуазель, а я закончу свой рисунок.
— На чем я остановилась? — спросила Пчелка.
— На том, что дело происходило в прошлом году, в августе, — подсказал Петрус.
— Как вам не стыдно упрекать меня в этом, господин художник! — надув губки, произнесла Пчелка. — Я оговорилась, когда сказала «в прошлом году», вот и все. Разумеется, этого не могло быть в прошлом году, раз дело происходит во времена халифа Гарун аль-Рашида, а все знают, что Гарун аль-Рашид, пятый халиф династии Аббасидов, умер в восемьсот девятом году, за пять лет до смерти Карла Великого!
С гордым видом выпалив эти сведения, девочка продолжала:
— Я хотела сказать, что в Багдаде стояла такая же жара, как в прошлом году в Париже на Внешних бульварах, например вблизи заставы Фонтенбло: это просто сравнение. Итак, было удивительно, что девочка дрожала, ведь жара стояла такая, что невозможно было находиться на солнце! И фея Карита, разумеется, не могла этого не заметить. Она попросила у отца позволения спешиться и спросила у девочки, не больна ли бедняжка.
Едва фея Карита к ней обратилась, как девочка опустила огромные глаза, до того поднятые к небу.
«Почему ты так дрожишь, дитя мое? — ласково спросила принцесса. — Может быть, ты больна?»
«Да, госпожа фея», — отвечала малышка, сразу догадавшись, что принцесса — добрая фея.
«Что с тобой?»
«Кажется, у меня жар».
«Почему же ты не в постели?» — продолжала фея.
«Потому, что собачкам еще хуже, чем мне, и меня послали погулять с ними».
«Да ведь не матушка послала тебя с собаками на улицу,
верно? Не могла матушка позволить тебе выйти в таком состоянии!»
«Нет, госпожа фея, не матушка», — подтвердила девочка.
«Где твоя матушка?»
«Умерла».
«С кем же ты живешь?»
«С Брокантой».
«Кто это?»
Девочка медлила с ответом, и фея повторила свой вопрос.
«Тряпичница, которая меня воспитала».
«И у тебя нет родных?»
«Я одна в целом свете».
«Как?! Ни матери, ни отца, ни брата?»
Девочку затрясло, она закричала:
«Нет! Нет! Нет! Нет брата! Нет брата!»
«Бедняжка! — пожалела ее принцесса. — А как тебя зовут?»
«Рождественская Роза».
«Ты и впрямь, дитя мое, похожа на цветок, чье имя носишь: такая же бледненькая и нежная!»
Девочка пожала плечами с таким видом, словно говорила: «Чего же вы хотите?!»
«Где ты живешь?» — спросила принцесса.
«Ах, госпожа фея! На одной из самых грязных и отвратительных улиц Багдада!»
«Далеко отсюда?»
«Нет, госпожа фея, в десяти минутах ходьбы».
«Я отведу тебя домой и скажу, чтобы тебя уложили в постель, хорошо?»
«Как вам будет угодно, госпожа фея!»
Девочка попыталась встать, но упала в канаву, до того она была слаба!
«Подожди, — сказала принцесса, — я возьму тебя на руки».
Она в самом деле подняла девочку: та была такой тщедушной, что весила не больше моей куклы. Принцесса поднесла ее к отцу. Тот принял сиротку на руки, посадил перед собой, и все двинулись в путь: папа вез Рождественскую Розу… Ой, я опять проговорилась! Папа принцессы вез Рождественскую Розу, а она держала в руках двух самых маленьких собачек, которые не поспевали за лошадьми. Три другие собаки были большие и бежали сами. Ворона кружила над головой Рождественской Розы; чтобы она не улетела, девочка время от времени ее подзывала:
«Фарес! Фарес! Фарес!»
Скоро они приехали на улицу — такую мрачную, что казалось, будто дело происходит темной ночью, а не средь белого дня. Хотя мой папа говорит, что солнце светит для всех, но до тех, кто ютится на той улице, его лучи, наверное, не доходят.
«Здесь! — сказала девочка, хватаясь за повод. — Вот дверь».
У нас на псарне дверь, наверно, чище, чем в этом доме! Чтобы войти туда, нужно было пригибаться, словно спускаешься в погреб, и двигаться ощупью в поисках лестницы.
Сидевший на каменной тумбе мальчишка — Рождественская Роза называла его Баболеном — вызвался присмотреть за лошадьми. И вот принцесса и ее отец поднялись на самый верх, где жила Броканта.
Насколько принцесса была молода и хороша собой, настолько Броканта была стара и безобразна. С первого взгляда становилось понятно, кто из них добрый гений: принцесса была похожа на фею, Броканта напоминала колдунью. Впрочем, она и была колдуньей, судя по стоявшему на треножнике огромному железному котлу, где варились волшебные травы; в пол была воткнута длинная ореховая палка, а вокруг нее разложены карты, проткнутые большими черными булавками. Наконец, в руках Броканта держала метлу; она в удивлении оперлась на нее, когда увидела генерала с Рождественской Розой на руках и фею, которая несла двух собак. Я уж не говорю об остальных собаках и вороне: они замыкали шествие.
Фея Карита опустила собак на землю, потом обратилась к колдунье:
«Сударыня, мы принесли девочку, потому что она дрожала как в лихорадке; она больна: ее нужно уложить в постель и укрыть потеплее».
Броканта собиралась ответить, но собаки так оглушительно лаяли, что ей пришлось их припугнуть, замахнувшись на них метлой.
«Она сама хотела прогуляться! — отвечала принцессе Броканта, пряча глаза: разумеется, старуха сразу признала в гостье добрую фею. — Она никогда не слушается, вот и болеет».