Парижские могикане. Том 2
Шрифт:
В первой главе этого романа (обратите внимание, дорогие читатели, что нас с этой главой разделяют уже три части, иными словами — целый роман, если бы только это был обыкновенный роман), — итак, в первой главе, «в которой автор приподнимает занавес на театре, где будет разыграна его драма», он попытался дать своим читателям представление о том, каковы были Париж и его обитатели.
Теперь, в час, когда начинается борьба между четырьмя крупными партиями: роялистов, республиканцев, бонапартистов и орлеанистов, пришло время рассказать о философской мысли, политической и художественной жизни во Франции той эпохи.
Мы постараемся сделать это поскорее. Однако пусть читатели не слишком нас торопят: мы ступаем на узкую дорожку, ведущую к году 1830-му. Как на пути, соединявшем когда-то Давлию с Фивами, мы встретим Сфинкса и на правах современного Эдипа заставим страшного птицелова ответить нам, в чем заключается загадка всех революций.
Читатели или, вернее, друзья! Наберитесь терпения и отправляйтесь вместе с нами в это благочестивое паломничество к прошлому. Именно в прошлом следует искать секрет будущего. Настоящее почти всегда скрывается под маской; прошлое же, подчиняясь властному голосу истории и выходя из своей могилы, подобно Лазарю, отвечает с неизменной искренностью.
Давайте же ненадолго вернемся в прошлое; для нас оно как отец, для наших детей будет дедушкой, а для наших внуков — прадедом.
Кстати сказать, мы незаслуженно забываем, как мне представляется, историю развития нашего столетия. Забвение — страшный бич нашей эпохи, когда жизнь, полная потрясений, пролетает незаметно, а человек стремительно скатывается от событий к катастрофам. Забвение же почти всегда равносильно неблагодарности.
Аксиома, которую мы осмелились предложить вашему вниманию, в полной мере могла бы быть применена к нам самим, если бы мы обошли молчанием великий 1827 год. Действительно, год 1827 — й — это апрель XIX столетия: подобно тому как в апреле пробуждается и оживает весна, которая в мае пробьет своей цветущей головкой ледяную корку, еще покрывающую землю, так начиная с 1827 года пробуждается и оживает свобода, которая во всей красе, словно бушующая лава, вырвется из-под земли в 1830-м.
Что прячется за далекой дымкой, открывающейся ее взору на горизонте? Этого она не знает; великая работа, предшествующая ее рождению, — это борьба со всем, что может помешать ей расцвести и принести плоды.
В одной книге, которую мы недавно написали, но которая еще не успела выйти, мы провели анализ другой величайшей эпохи, не менее значимой для Франции. Мы имеем в виду первую половину XVI века, когда все пришло в движение, изменилось, обновилось.
Тысяча восемьсот двадцать седьмой год тоже характеризуется возрождением — в политике, философии, искусстве. Это война не на жизнь, а на смерть, борьба света с тьмой, свободы — с угнетением, будущего — с прошлым.
Настоящее зачастую является полем боя.
Арена — Париж.
От Парижа, пылающего очага, исходят лучи, озаряющие целые миры, то освещая, то воспламеняя их.
Почему так происходит?
Да потому, что всколыхнулся весь народ, верующий в свою победу; он наверное победит, ведь он сражается поистине самоотверженно, свято веруя в то, к чему стремится.
Сегодня мы относимся к революции 1830 года приблизительно также, как Директория — к революции 1789 года: мы над ней насмехаемся; этим мы и живем. Но грядущие поколения — мы, во всяком случае, на это надеемся, — более беспристрастные, нежели наши современники, воздадут должное великим людям первой половины этого столетия.
Госпожа Ролан, не осознавая собственного величия, жалуется в своих мемуарах, что не было ни одного великого человека в памятный 92-й год, год титанов! Пусть же она сама послужит мне примером. Я знаю, что тени великих людей прошлого непременно встают между нами и великими людьми настоящего, заслоняя от нас истинные достоинства наших современников; но нас отделяет от 1827 года уже четверть века: мы, стало быть, можем оглянуться назад и, будто с вершины горы, отчетливо увидеть тех, кого едва различали, когда путешествовали вместе с ними внизу, в долине или в лесу.
Зародыш революции 1830 года появился в утробе Франции в первые месяцы года 1827 — го. Потрясения, которые испытывает великая нация и которые заставляют ее вздрагивать от ужаса и в то же время от надежды, — это та самая жизнь, что начинает биться в плоде, сокрытом в ее чреве.
Созревание будет долгим, трудным, болезненным; страдания затянутся на три года, зато роды под июльским солнцем будут прекрасными.
Тысяча восемьсот двадцать седьмой год принес с собой немало несправедливостей, знаю: нации не могут обойтись без суровых акушеров — только благодаря им идеи воплощаются в события.
Давайте же смело возьмемся за эту цепь рабства и коррупции, лжи и насилия, гонений и обманов, характеризующих год их воплощения.
Правительство Карла X, оказавшееся под давлением иезуитов Монружа и Сент-Ашёля, ступает на кривую дорожку, с которой уже невозможно свернуть: оно глухо к жалобам и предупреждениям. Наступает день, когда оно клеймит позором священную независимость; потом оно отправляет в изгнание достойнейших общественных деятелей, недооценивает оказанные услуги, чернит прославленных людей, удаляет от себя людей добродетельных и приближает к себе дурных советчиков.
Иезуитство насквозь пропитано печалью и озабоченностью, пронизано захватническим и завистливым духом деспотизма и придирчивости; оно, словно мрачный призрак, притаилось под сенью трона, позади королевского кресла. Его никто не видит, но все угадывают его присутствие! Со своего места иезуиты нашептывают королю анафемы против любой знаменитости, исходят завистью к чужому богатству, брызжут ненавистью к чужому уму, противопоставляют себя любой передовой мысли. Их путают свободные, возвышенные, независимые люди, и они по-своему правы: каждый, кто не является их прислужником или рабом, становится им врагом!
Итак, обстоятельства были серьезные и борьба обещала стать ожесточенной.
Общественное мнение и несменяемые должностные лица изо всех сил сопротивлялись наступлению этой теократии; однако и король, и кабинет министров, и все правительственные чиновники получали приказания из Монружа и Сент-Ашёля и слепо им следовали.
В эпоху, когда это считалось невероятным, смутно назревала религиозная война. Где она должна была вспыхнуть? Никто этого не знал; однако, по всей вероятности, поле боя будет находиться в Португалии, а для поддержки этой войны деньги на полуостров хлынут из монастырей и иезуитских орденов Италии, Франции и Испании.