Парижские тайны. Том 2
Шрифт:
– Господи, что же делать? Что делать?.. Ведь все, что вы видите тут, мне больше не принадлежит, у меня нет даже двадцати луидоров.
– Ну а ваши друзья?
– Эх! Я уже должен всем, у кого можно было взять в долг; вы что, считаете меня таким глупцом, который ждал бы до сегодняшнего дня и не обратился бы к ним?
– Это верно, прошу прощения… Погодите, давайте потолкуем спокойно, это лучший способ прийти к разумному решению. Только что я хотел объяснить вам, как вас обошел еще больший ловкач, чем вы. Но вы не захотели меня выслушать.
– Ладно, говорите, если это чему-нибудь путному послужит.
– Подведем некоторые итоги; месяца два назад вы мне сказали: «У меня есть на сто тридцать тысяч франков векселей, все они долгосрочные и из разных банков; любезный Бадино, отыщите средство пустить их в оборот…»
– Ладно!.. Говорите дальше!..
– Не торопите меня… Я попросил у вас разрешения посмотреть эти векселя… И вот не знаю уж, какое смутное чувство подсказало мне, что все эти векселя фальшивые, хотя подделаны они мастерски. Признаюсь, я никогда не подозревал, что вы обладаете столь явным каллиграфическим талантом; однако, занимаясь судьбой вашего состояния с тех пор, как вы лишились всякого состояния, я знал, что вы совершенно разорены. Ведь через мои руки прошел акт, по которому ваши лошади, экипажи, обстановка особняка принадлежали отныне Буайе и Эдвардсу… Так что с моей стороны не было нескромным весьма удивиться, увидев, что вы обладаете коммерческими векселями на столь внушительную сумму. Ведь так?
– Избавьте меня от рассказа о своем удивлении и переходите к делу…
– Извольте… У меня достаточно опыта или осторожности… чтоб никогда прямо не вмешиваться в дела подобного сорта; а посему я вас направил к третьему человеку, и он, будучи не менее проницателен, чем я, сразу же заподозрил, что вы хотите сыграть с ним дурную шутку.
– Быть этого не может: если бы он считал эти векселя подложными, он бы не стал их учитывать.
– Сколько он вам отсчитал наличными за эти векселя на сто тридцать тысяч франков?
– Наличными я получил двадцать пять тысяч франков, а на остальную сумму он выдал мне другие векселя…
– И много ли вы получили по ним денег?..
– Ни гроша, вы ведь сами знаете: векселя-то оказались дутые… но ведь двадцатью пятью тысячами он все-таки рискнул!
– До чего вы еще молоды, милейший виконт! Вы обещали мне сто луидоров комиссионных, и я, разумеется, поостерегся сообщить этому третьему лицу об истинном состоянии ваших дел… Он предполагал, что вы еще человек с деньгами, к тому же он знал, что вас боготворит знатная дама, очень богатая, которая никогда не покинет вас в трудную минуту; так что он почти уверен, что уж свои денежки он всегда вернет, хотя бы мировой сделкой; конечно, он рисковал, без сомнения, остаться в убытке, но зато он рассчитывал и много заработать, и его расчет оказался верным, ибо третьего дня вы как миленький отсчитали ему сто тысяч франков, чтобы выкупить фальшивый вексель на пятьдесят восемь тысяч, а вчера вручили тридцать тысяч франков за другой такой же вексель… Правда, на сей раз он удовольствовался тем, что получил с вас только сумму, указанную в векселе. Каким образом вы раздобыли вчера эти тридцать тысяч франков? Черт меня побери, если я знаю! Ибо вы у нас человек единственный в своем роде… Так что сами видите, что вы купили последний вексель на двадцать пять тысяч франков, таким образом, он получит с вас сто пятьдесят пять тысяч франков за те двадцать пять тысяч франков, что он вам первоначально вручил, вот почему я почел себя вправе сказать, что вас обошел больший ловкач, чем вы сами.
– Но почему он сказал мне, что этот последний вексель, который он сегодня предъявляет к оплате, пущен им в оборот?
– Да чтобы вас не спугнуть; он ведь вам уже раньше говорил, что оба векселя, за исключением того, который был на пятьдесят восемь тысяч франков, пущены им в оборот; но когда вы заплатили за первый вексель, вчера появился на свет второй, а сегодня – третий.
– Негодяй!..
– Послушайте, один знаменитый правовед сказал: «Каждый за себя и каждый про себя…» Мне очень нравится этот афоризм. Но поговорим хладнокровно: то, как ведет себя Пти-Жан, доказывает (кстати, между нами говоря, я не буду удивлен, если окажется, что, несмотря на свою репутацию человека благочестивого, Жак Ферран с ним в доле и принимает участие в этой спекуляции), так вот, его поведение доказывает, повторяю я, что, разохотившись после ваших первых платежей, Пти-Жан спекулирует сейчас на вашем последнем векселе, как он спекулировал на двух предыдущих, ибо он уверен, что друзья не допустят того, чтобы вы предстали перед судом присяжных. Так что вы должны уяснить себе, не слишком ли вы злоупотребили их добротой и не ободрали ли вы их как липку, удастся ли вам выжать из них еще малую толику золота. Ибо, если через три часа вы не раздобудете двадцать пять тысяч франков, благороднейший виконт, вы окажетесь в остроге.
– Когда вы наконец перестанете твердить мне об этом без передышки?!
– Дело в том, что, прислушиваясь к моим словам, вы, быть может, согласитесь попробовать выдернуть еще одно, последнее перо из крылышка этой щедрой и великодушной герцогини…
– Повторяю вам: об этом и думать нельзя… Найти за три часа еще двадцать пять тысяч франков после всех тех жертв, на которые она пошла ради меня… нет, было бы безумием на это надеяться.
– Для того чтобы вам понравиться, счастливейший из смертных, можно пойти на все, даже на невозможное…
– Эх, да она уже и так делала все возможное и невозможное… Попросить у своего мужа сто тысяч франков и получить их! Нет, такого рода чудеса дважды не повторяются. Вот что, любезный Бадино, до сих пор у вас не было оснований на меня жаловаться… я всегда был щедрым с вами, попытайтесь получить хотя бы недолгую отсрочку у этого мерзавца, у Пти-Жана!.. Вы ведь знаете, я неизменно нахожу способ вознаградить того, кто мне служит; покончив с этим окаянным делом, я вступаю на новое поприще… и вас я не обижу.
– Пти-Жан столь же непоколебим, сколь вы безрассудны.
– Я безрассуден…
– Попробуйте-ка лучше вызвать у вашей великодушной подружки сочувствие к вашему ужасному жребию… Какого черта! Расскажите ей прямо и откровенно все как есть; не повторяйте опять, что вы стали жертвой мошенников, а признайтесь, что мошенником стали вы сами.
– Никогда я не признаюсь ей в этом, позор ужасный, а пользы – никакой.
– Вы предпочитаете, чтобы она завтра узнала обо всем из «Судебной газеты»?
– В моем распоряжении есть еще три часа, я могу бежать.
– А куда вы направитесь без денег?! Напротив же, судите сами: выкупив этот последний фальшивый вексель, вы окажетесь в великолепном положении: у вас не останется ничего, кроме долгов. Послушайте, обещайте мне, что вы еще раз потолкуете с герцогиней. Вы ведь тертый калач! Вы сумеете пробудить к себе сочувствие, несмотря на все ваши проступки; в худшем случае вас станут немного меньше уважать или уж на самый худой конец вовсе перестанут уважать, но вылезти из затруднения вам помогут. Послушайте, повторяю, потолкуйте еще разок с вашей прелестной приятельницей; а я тем временем побегу к Пти-Жану, я сделаю все, что в моих силах, чтобы выторговать у него час или два отсрочки.
– Дьявольщина! Мне предстоит испить до дна чашу позора!
– Ступайте же! Желаю удачи, будьте нежны, страстны, очаровательны; я иду к Пти-Жану и буду ждать вас там до трех часов… позднее никак нельзя… ведь канцелярия прокурора закрывается в четыре часа пополудни…
С этими словами г-н Бадино вышел из кабинета.
Когда дверь за ним закрылась, послышался голос Флорестана: с глубоким отчаянием он повторял:
– Боже мой! Боже мой! Боже мой!
Во время этого разговора, который обнажил перед графом всю низость его сына, а перед г-жой де Люсене – всю низость человека, которого она слепо любила, оба они стояли, не шевелясь, едва дыша, подавленные этим ужасным открытием.