Парижские тайны
Шрифт:
— Ничего, господин Родольф, кроме крошечного скульптурного изображения святого духа из лазурита, которое он носил на серебряной цепочке; эта реликвия, освященная самим святейшим отцом, принадлежала моей матери, которая очень чтила ее; я тоже носила ее; потом повесила этот талисман на шею моему сыну. Увы, он потерял свою чудодейственную силу.
— Как знать! Мужайтесь, несчастная мать: бог всемогущ.
— Да, провидение послало мне вас, господин Родольф.
— Слишком поздно, милая госпожа Жорж, слишком поздно. Раньше я сумел бы, возможно, избавить вас от долгих лет скорби...
—
— Чем же? Я купил у вас эту ферму. В дни вашего благоденствия вам нравилось совершенствовать и украшать свои владения; затем вы согласились стать моим управляющим; благодаря вашим стараниям, вашей деловитости ферма приносит мне доход...
— Приносит вам доход, сударь? — переспросила г-жа Жорж, прерывая Родольфа. — Ведь я сама отдаю арендную плату нашему славному аббату Лапорту, а он, по вашему приказанию, раздает ее нуждающимся.
— Ну что же, разве это не превосходное употребление денег? Но скажите, вы предупредили нашего милого аббата о моем приезде? Я непременно хочу поручить ему мою протеже. Он получил мое письмо?
— Господин Мэрф отнес ему письмо сегодня утром, как только приехал на ферму.
— В этом письме я рассказал в нескольких словах вашему славному священнику историю этой бедной девочки; я не был уверен, что сумею приехать к вам сегодня. В этом случае Мэрф привез бы вам Марию.
Подошедший батрак прервал эту беседу, происходившую в саду.
— Сударыня, его преподобие ожидает вас.
— Скажи, парень, а почтовые лошади прибыли?
— Да, господин Родольф, уже запрягают. И батрак вышел из сада.
Госпожа Жорж, священник и все жители фермы знали покровителя Марии лишь под именем Родольфа. Мэрф хранил гробовое молчание насчет своего бывшего питомца; правда, он всегда титуловал его с глазу на глаз, зато при посторонних называл его не иначе как г-ном Родольфом.
— Я забыл предупредить вас, дорогая госпожа Жорж, — сказал Родольф, когда они возвращались на ферму, — по-моему, у Марии слабые легкие. Лишения, нищета подорвали ее здоровье. Сегодня утром, при дневном свете, я был поражен ее бледностью, хотя на щеках ее играл яркий румянец; мне показалось также, что глаза у нее лихорадочно блестят... ей потребуется заботливый уход.
— Можете рассчитывать на меня, господин Родольф. Слава богу, у нее нет ничего серьезного... В этом возрасте... она быстро поправится в деревне, на свежем воздухе, отдых и счастье тоже сделают свое дело.
— Согласен с вами... но я не особенно доверяю вашим деревенским врачам... Я скажу Мэрфу, чтобы он привез сюда моего доктора — негра... он превосходный врач и назначит пациентке тот режим, в котором она нуждается... Вы часто будете осведомлять меня о здоровье Марии... Немного спустя, когда она успокоится и окрепнет, мы подумаем о ее будущем... Быть может, для нее лучше всего было бы остаться с вами... если она придется вам по сердцу.
— Таково и мое желание, господин Родольф. Она заменит мне ребенка, которого я неустанно оплакиваю.
— Ну что ж, будем надеяться на счастливый исход... для вас и для Нее.
Когда Родольф с г-жой Жорж приближались к дому, Мэрф и Мария подходили к нему с другой стороны.
Мария была оживленна после прогулки.
Достойный джентльмен, оставив Певунью, подошел со смущенным видом к Родольфу и сказал ему на ухо:
— Эта девушка околдовала меня; не знаю теперь, кто из них мне больше нравится — она или госпожа Жорж... Я был скотиной, болваном.
— Только не вырывай себе волосы из-за этого, старый друг, — сказал Родольф и с улыбкой пожал руку эсквайра.
Опираясь на Марию, г-жа Жорж вошла в маленькую гостиную, в первом этаже своего дома, где ее ожидал аббат Лапорт.
Мэрф отлучился, чтобы распорядиться об отъезде.
Госпожа Жорж, Мария, Родольф и священник остались одни.
Стены и мебель этой простой и уютной гостиной были обиты тисненым полотном, как впрочем, и остальные комнаты дома, точно описанного Родольфом во время его поездки с Певуньей.
Толстый ковер лежал на полу, огонь пылал в камине, и два огромных букета китайских астр всевозможной расцветки стояли в двух хрустальных вазах, распространяя вокруг себя легкий бальзамический аромат.
Сквозь полузакрытые решетчатые ставни были видны луг, маленькая речка и холм, поросший каштанами.
Аббату Лапорту, сидевшему у камина, перевалило за восемьдесят, и после революции он стал настоятелем этого бедного прихода.
Трудно было встретить более почтенную внешность, чем у этого аббата с его старческим, исхудавшим и болезненным лицом в рамке длинных седых волос, которые падали на воротник его черной, кое-где заплатанной сутаны; по словам аббата, лучше отдать хорошее, теплое сукно двум-трем неимущим детям, чем разыгрывать из себя щеголя, иными словами, чем менять сутаны каждые два-три года.
Добрый аббат был очень стар, так стар, что его руки вечно дрожали, и иной раз, когда в разговоре он поднимал их, можно было подумать, что он благословляет свою паству.
Родольф с интересом наблюдал за Марией.
Если бы он хуже знал ее, или, точнее, хуже разгадал ее душу, он был бы, вероятно, удивлен тем благоговейным спокойствием, с которым она подошла к священнику. Тонкое чутье Марии подсказало ей, что стыд кончается там, где начинаются раскаяние и искупление.
— Ваше преподобие, — почтительно сказал Родольф, — госпожа Жорж согласилась взять на попечение эту юную девушку... для которой я хочу испросить и вашего благосклонного внимания.
— Она имеет на него право, сударь, как и все те, кто прибегает к нам. Милосердие бога неистощимо, мое дорогое дитя! Он доказал вам это, не покинув вас в ваших горьких испытаниях... Мне все известно. — И он взял руку Марии в свои дрожащие старческие руки. — Великодушный человек, спасший вас от гибели, исполнил слово Писания, гласящее: «Господь печется о тех, кто призывает его; он услышит их стоны и спасет их». А теперь постарайтесь заслужить своим поведением милосердие господне. Я же всегда буду рад подбодрить, поддержать вас, на той благой стезе, на которую вы вступили. У вас перед глазами неизменно будет назидательный пример госпожи Жорж... А во мне вы найдете внимательного советчика... Господь завершит свое дело...