Парижские тайны
Шрифт:
— Разве может эта молодая женщина не воспылать страстью? — спросила Сесили. — Ведь если она взглядом укажет своему старому тигру на ее врага... и скажет: «Ударь его», — то он...
— То он тут же ударит! — завопил Жак Ферран, стараясь прижаться своими пересохшими губами к пальцам креолки. — Чтобы овладеть тобой, — закричал негодяй, — я готов совершить даже преступление...
— Подожди, господин... — внезапно сказала Сесили, отдергивая руку, — лучше уходи... я больше не узнаю тебя... до сих пор ты мне казался уродливым, но теперь... уходи, уходи.
С этими словами она резко повернулась и отошла от двери.
Коварная креолка сумела придать своему жесту и своим словам невероятное правдоподобие; взгляд ее казался одновременно изумленным, разгневанным и пылким, он как нельзя более естественно выражал ее досаду, вызванную тем, что она на минуту позабыла о безобразной внешности Жака Феррана, и злополучный сладострастник почувствовал себя во власти неистовой надежды; он еще сильнее вцепился в прутья решетки, которой было забрано окошечко, и закричал:
— Сесили, куда ты?.. Вернись... вернись... приказывай что хочешь, я стану твоим тигром!..
— Нет, нет, господин... — отвечала креолка, все дальше и дальше уходя от двери. — Лучше, для того чтобы отогнать беса, который искушает меня, я спою одну из песен, что поют в моих родных краях... Ты слышишь меня, господин?.. Ветер на дворе усилился, буря свирепствует... в такую ночь двум возлюбленным особенно приятно и радостно сидеть рядышком у очага, где весело потрескивают дрова!!
— Сесили... вернись!.. — жалобно молил Жак Ферран.
— Нет, нет, позднее... когда я смогу это сделать, не опасаясь самой себя... но свет этой лампы меня слепит... от сладостной неги мои веки смыкаются... Я и сама не понимаю, что за волнение владеет мной... уж лучше я побуду в полумраке... мне кажется, то будет сумрак наслаждения... сумрак истомы...
Произнеся эти слова, Сесили подошла к камину, погасила лампу, сняла со стены висевшую там гитару, поворошила кочергой головни. Отсветы огня, горевшего в камине, освещали просторную комнату.
Припав к узкому окошечку, Жак Ферран не шевелился; вот какая картина открывалась его взору.
Посреди освещенного круга, образованного дрожащими языками пламени, Сесили полулежала на широкой софе, обитой узорчатым гранатовым шелком, медленно перебирая струны гитары и извлекая из них мелодичные звуки; вся ее поза выражала негу и отрешенность.
Пламя, пылавшее в камине, отбрасывала красные блики на лицо и на фигуру креолки, довольно ярко освещая ее; в остальной части комнаты царил полумрак.
Пусть читатель, для того чтобы лучше представить себе эту картину, вспомнит о том, какой таинственный, почти фантастический вид приобретает комната, в которой пламя очага борется с огромными тенями, подрагивающими на стенах и на потолке...
На улице ураган бушевал все сильнее, свист и рев ветра был слышен в доме.
Беря аккорды на своей гитаре, Сесили не сводила гипнотического взгляда с Жака Феррана, а он как завороженный пожирал ее глазами.
— Вот что, мой господин, — сказала креолка, — послушайте песню, что поют в наших краях; там не умеют слагать рифмованные стихи, у нас в ходу речитатив, как его называют знатоки, и после каждой паузы возникает певучая мелодия, она сопровождает всякий куплет; песня получается непритязательная, даже порою наивная, но я уверена, что она вам понравится, господин... Та песня, что я спою, зовется «Влюбленная женщина», это она говорит, это она поет...
И Сесили начала свою песню: она скорее декламировала, чем пела, и слова играли большую роль, нежели мелодия.
Нежные и волнующие аккорды гитары служили ей аккомпанементом.
Вот эта песнь креолки:
«Везде цветы, всюду цветы. Мой возлюбленный вот-вот придет! Я дрожу, я трепещу от счастья. Солнце, не свети так ярко, сладострастью больше подходит полумрак. Благоухают цветы, но их свежему аромату мой любимый предпочитает мое жаркое дыхание... Дневной свет не ранит его очей, ибо он смежит веки под моими поцелуями... Приди же, ангел мой! Приди... грудь моя бурно вздымается, кровь в моих жилах кипит... Приди... приди... приди...»Слова эти, произнесенные с таким нетерпеливым жаром, словно креолка обращала их к невидимому любовнику, сопровождались чарующей мелодией, она как бы усиливала их; прелестные пальцы Сесили извлекали из гитары, инструмента, как известно, не слишком громкого, вибрирующие звуки, удивительно нежные и гармоничные.
Взволнованное лицо Сесили, ее влажные, затуманенные негою глаза, которые она не сводила с нотариуса, казалось, выражали томление и жажду желанной встречи.
Слова любви, опьяняющая мелодия, пламенные взгляды, чувственная красота креолки, ночная тишина — все это вместе взятое до такой степени возбуждало Жака Феррана, что разум его помутился.
Теряя над собой власть, он воскликнул:
— Сжалься... Сжалься надо мной, Сесили!.. Голова у меня идет кругом!.. Остановись, не то я умру!.. О, хоть бы мне сойти с ума!..
— А теперь послушайте второй куплет, господин, — сказала креолка, вновь тронув струны.
И она продолжала с еще большей страстью свою песню:
«Будь мой любимый рядом и коснись он рукою моего обнаженного плеча, такая острая дрожь пройдет по моему телу, что мне почудится, будто я сейчас умру. Будь он рядом со мной... и коснись он своими кудрями моей щеки, прежде бледная щека заалеет как роза... Моя всегда бледная щека вспыхнет... Душа души моей, будь ты здесь... мои пересохшие уста, мои жадные губы не вымолвят ни слова... Жизнь жизни моей, будь ты здесь, я, даже изнемогая от любви... не попрошу пощады... Тех, кого я люблю так, как люблю тебя... я убиваю страстью... О ангел мой! Приди... Грудь моя бурно вздымается, кровь моя в жилах кипит... Приди... приди... приди...»Первую строфу своей песни Сесили исполнила со сладострастной негой, во вторую строфу, особенно в ее последние слова, она вложила все неистовство дикой страсти.
Казалось, музыка бессильна была передать овладевшее креолкой бурное и пылкое желание; она вдруг отшвырнула в сторону гитару... и, приподнявшись на софе, протянула руки к двери, за которой стоял Жак Ферран, и безумным, почти умирающим голосом прошептала:
— О, приди же... приди... приди...
Эти полные страсти слова Сесили сопроводила таким огненным взглядом, что описать его мы не в силах... Из груди Жака Феррана вырвался дикий вопль: