Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски
Шрифт:
Пообещав Бортновскому отвлечь внимание на себя, я не сказал ему, что для этого придется проделать довольно сложные и совсем не безопасные трюки.
Вечером, после предварительного звонка прихожу к Завадской, чтобы попрощаться с Верой перед отъездом. Сегодня, как и в прошлый раз, здесь собирается довольно шумное общество. Что служит поводом, догадаться довольно трудно. Насколько можно понять, приехал какой-то искусствовед из Англии, которого в этой компании знают все, кроме меня, и в его честь хозяйка дома устроила очередной светский раут.
К моему приходу гости и, надо отдать ей должное, сама Завадская уже успели неоднократно воспользоваться услугами официантов, которые обносят присутствующих бокалами с вином, коктейлями и крепкими напитками. Гвалт в гостиной стоит не то чтобы очень громкий, но плотный и несмолкаемый. В воздухе плавает прозрачный сигаретный дым, в котором время от времени набегает горьковатый запах чьей-то сигары. Гости уже в том состоянии, когда каждый концентрирует внимание почти исключительно на собеседнике, и всякий вновь пришедший некоторое время чувствует себя абсолютно одиноким.
Правда, я заскучать не успеваю — меня замечает Завадская. Поскольку я в этом доме не впервые, а главное — пользуюсь определенной благосклонностью внучки, она относится ко мне с некоторой фамильярностью. Взяв меня доверительно за рукав, раскрасневшаяся хозяйка дома говорит:
— Верочка еще не приехала. У нее какая-то важная встреча. Она даже не стала звонить вам на мобильный телефон, но скоро должна быть. Да, совсем забыла, с вами хотел познакомиться один человек.
Она машет кому-то рукой и к нам подходят двое. Один из них издали начинает приветливо улыбаться, другой спокойно и немного мрачно смотрит на меня темными глазами. Седой, среднего роста стройный господин лет сорока. У меня появляется смутное ощущение, что вся эта сиена была заранее подготовлена.
Завадская берет улыбчивого под руку, называет мое имя и представляет гостя мне:
— Жан Бертье, очень известный специалист по фламандской школе. Понятия не имею, чего он от вас хочет. Сами выясните.
Сделав свое дело, Завадская коротко кивает нам, ловко подхватывает длинный узкий бокал с шампанским с подноса проходящего мимо официанта, так что ему даже не приходится притормозить, и исчезает среди гостей.
Бертье, не переставая улыбаться, трясет мне руку и сообщает:
— Очень приятно познакомиться. Но у меня к вам особенного дела нет. Сказать правду, я только посредник. Это мой давний знакомый, он на прошлой неделе прилетел в Париж и просил меня помочь встретиться с вами. Знакомьтесь. Фрэнк Ковальски.
Темноглазый без улыбки пожимает мне руку. Бертье бормочет еще несколько фраз и исчезает. Мы с Ковальски смотрим друг на друга.
— Я очень рад вас видеть. Правда-правда. Надеюсь, мы с вами сможем решить многие вопросы. У меня от этого шума начинает болеть голова. Пойдемте поужинаем где-нибудь? Безопасность гарантирую.
Этого можно было не говорить. После того как Ковальски через Бертье и Завадскую просил о знакомстве и мы вместе ушли с приема, я не в меньшей безопасности, чем в служебном кабинете в Москве.
Извинившись перед Завадской настолько коротко, что она не успевает возмутиться, присоединяюсь к Ковальски, и мы покидаем вечеринку. Перекинувшись по дороге парой ничего не значащих фраз о погоде и очаровании Парижа, мы заходим в небольшой ресторан. Ковальски называет свою фамилию, и нас отводят за столик в углу. Вежливым жестом Ковальски предлагает мне сесть лицом к залу. Два очка он у меня уже выиграл, показав уверенность в своих силах: заказал заранее стол и позволил мне занять более удобное место.
Дождавшись, когда гарсон принесет нам аперитивы — мне портвейн, а ему самому виски безо льда, — Ковальски закуривает. Оглядев неторопливо зал, как будто находится здесь впервые, он переводит взгляд на меня:
— Мы так с вами и не обсудили выставку, на которой познакомились. Вы обратили внимание на того Шишкина, ну, «Лесная опушка»? Как вы считаете, он подлинный? Уж очень он зеленый, нет?
Я рассматривал ту картину и точно знаю, что Ковальски это видел. Но важно другое: первые произнесеные фразы объясняют многое, если не все. Задавая несложные вопросы, ответы на которые ему заранее известны, Ковальски определяет реакции оппонента, когда тот дает правдивые или ложные ответы. В дальнейшем разговоре это даст ему возможность со значительной долей уверенности судить, когда я вру, а когда нет.
Задавая этот вопрос, Ковальски преследовал еще одну цель. Ответ потребует восстановить в памяти зрительный образ, то ес'іь вспомнить картину. Как правило, в таких случаях человек смотрит прямо-вверх. Когда не восстанавливают, а конструируют зрительный образ, то есть придумывает ложный ответ, обычно смотрят вправо-вверх. Это тоже поможет Ковальски понять при разговоре, когда я говорю правду, а когда собираюсь обмануть. Затем последует аналогичный вопрос, связанный со слуховым восприятием и так далее.
Кроме того, реакции, а в первую очередь это движения глаз, позволяют установить, в каких образах преимущественно мыслит собеседник — слуховых, зрительных или в ощущениях. Это необходимо, чтобы подстроиться под объект, установить с ним контакт на подсознательном уровне и получить возможность воздействия. При всей сложности этот метод так называемого нейролингвистического программирования эффективен, если им, конечно, пользуется достаточно подготовленный специалист. И если ему противостоит недостаточно подготовленный объект.
Один из возможных вариантов поведения в такой ситуации для самого объекта — постараться не давать вообще никаких реакций. Скажем, отвечая на все вопросы, избегать движений глазами и таращиться на собеседника, как младенец на погремушку. Что, кстати, совсем не просто. Более того, сбивая собеседника, можно при ответах переходить на те образы, которые не предусмотрены в вопросах. Например, тебя спрашивают о цвете глаз жены, а ты рассказываешь о скрипучем голосе соседки.
— Шишкин? Вы многого от меня требуете. Я ведь пока профан в живописи. И потом, там был так душно, что я даже не смотрел на картины.