Парк-авеню, 79

Роббинс Гарольд

– Сколько лет, сколько зим, Майк.

– Помнится, я уже слышал эти слова.

Я поднес ей зажженную спичку и в дрожащем свете увидел ее глаза. В них мелькнула боль. Неужели она настолько ранима? Вот уж никогда бы не подумал.

Мария накрыла узенькой ладонью мою руку и мягко проговорила:

– Хватит воевать, Майк.

– Что значит – хватит? А чем мы, по-твоему, будем заниматься в суде? В игрушки играть? Нет уж, мы будем воевать до победы.

– Но война в суде не затрагивает наших с тобой отношений. Разве не так?

Мария посмотрела на меня долгим

взглядом, и я снова утонул в немыслимой глубине темных глаз. Ничего не изменилось. Эта женщина по-прежнему нужна мне. Только она. Я наклонился, поцеловал ее теплые мягкие губы, но, почувствовав, что теряю контроль над собой, быстро отодвинулся.

С закрытыми глазами Мария нащупала мою руку и крепко ее сжала.

– Майк, почему у нас все получилось так нескладно?

Я затянулся, потом хрипло прошептал:

– Не знаю... Сам много раз об этом думал.

Ее глаза медленно раскрылись. Никогда раньше я не видел в них столько нежности.

– Спасибо, Майк... Спасибо за то, что не изменился.

Я ничего не ответил. Немного помолчав, она спросила:

– Как твои родители?

– Отец умер два года назад от инфаркта.

Она прошептала:

– Мне очень жаль, Майк. Я ничего не знала. А мать?

Я исподлобья бросил на Марию короткий взгляд, пытаясь понять, знает ли она об отношении к ней моей мамы. Да нет, конечно, не знает.

– Мама в порядке. Сейчас она за городом, приедет через пару недель.

Снова наступило молчание. Сигареты догорели, и я выбросил свою в окошко. Похоже, мы исчерпали все темы для разговора. Хотя...

– Я слышал, у тебя дочь?

Мария улыбнулась.

– Да.

– Она, наверное, очень красивая, ведь твой ребенок другим и быть не может.

В ее глазах мелькнула странная тень, но голос прозвучал ровно и спокойно:

– Ты угадал.

Мы опять замолчали. Я мог бы о многом ей рассказать, о многом спросить, но обстоятельства, при которых нас свела судьба, сковали мне язык. Я кашлянул.

– Что, Майк?

Эта неловкая ситуация начала меня тяготить.

– Я ничего не сказал.

Мария разочарованно протянула:

– А-а-а.

Проехавшая мимо полицейская машина осветила нас фарами, и я с трудом поборол желание закрыть лицо рукой. Потом повернулся к ней:

– Согласись, это был сумасшедший поступок.

– Я люблю сумасшедшие поступки.

– А я – нет. В этом всегда была разница между нами.

В ее голосе появились холодные нотки:

– Не читай мне нотаций, Майк. За последние недели я наслушалась их предостаточно.

Я пристально посмотрел на нее.

– Но почему, Мария? Почему ты это сделала?

Не отводя взгляда, она пожала плечами:

– Так вышло.

– Но почему именно у нас, а не у каких-то других людей?

Я не дождался ответа и, нагнувшись, резко повернул ключ зажигания.

– Поехали!

Она послушно тронула машину с места и выехала на середину улицы.

– Куда?

– Высади меня на углу Бродвея, там я смогу взять такси.

– Хорошо.

Мы домчались в одно мгновение. Мария притормозила у тротуара, и я уже собрался открыть дверцу, когда она заговорила. Яркий неоновый свет из витрины большого магазина на углу вырвал из темноты ее удивительные черты: высокие нежные скулы, большой рот, точеные ноздри.

– Больше всего на свете мне бы хотелось, чтобы это произошло не с нами, а с другими людьми, Майк.

В груди заныла прежняя боль, я резко бросил:

– Теперь уже ничего не изменишь.

Мария сделала глубокий вдох, словно собралась прыгнуть в воду:

– Если бы не одно обстоятельство...

– Какое обстоятельство?

Она порывисто подалась вперед и, скользнув губами по моей щеке, прошептала:

– Я люблю тебя, Майк. Любила всегда, что бы ни происходило, только поняла это слишком поздно.

Мотор взревел, машина унеслась в темноту. Последний раз на повороте мигнули красные огоньки, и она исчезла.

Все еще чувствуя скользящее прикосновение теплых губ и дыша ароматом ее духов, я пошел к стоянке такси. Мысли путались. Эту женщину невозможно понять. Сплошные противоречия.

В памяти ожил чудесный день – самый счастливый день моей жизни. Мы провели его вместе, и Мария принадлежала мне. Только мне. Почему она тогда ушла с Россом? Это было давно, еще во время войны. Я задумчиво потер изуродованную переносицу – ее сломал Росс. Самого его уже нет в живых. Вообще, с тех времен ничего не осталось. Кроме одного – моей любви к ней.

Книга III

Мэриен

1

Когда Генри Вито стремительно влетел в свой кабинет, чистильщик обуви уже сидел на привычном месте возле стола. Адвокат швырнул пальто на низкий кожаный диван, плюхнулся в кресло и выставил чистильщику правую ногу.

– Доброе утро, Тони.

Мальчик перебросил из руки в руку бархотку:

– Доброе утро, синьор Вито.

Генри быстро просмотрел стопку газет на столе. Заголовки те же, что и вчера: немцы либо отступают, либо наступают. Всю весну 1943 года пресса была занята освещением боевых действий в Северной Африке. Газеты полетели в мусорную корзину. Настала очередь утренней почты. Тоже ничего интересного. Почувствовав легкое постукивание щетки по ботинку, Вито сменил ногу и выглянул в окно.

По другую сторону улицы за еще голым парком виднелось серое здание Криминального суда. Сейчас Генри чувствовал себя гладиатором, смотрящим на арену. Это чувство было ему знакомо с детства, прошедшего на окраине Нью-Йорка в кварталах Маленькой Италии. Уже тогда его подмывало померяться силами с властями, но просто нарушать законы Генри не собирался, поскольку для этого не требовалось ни таланта, ни гибких мозгов. Вито избрал для себя доходное поприще адвоката, на котором всеми правдами и неправдами спасал преступников от наказания, глумясь над правосудием и справедливостью. Постукивание по другому ботинку означало, что обувь начищена. Вито бросил мальчишке монету в четверть доллара и повернулся к столу. Тут же зазвонил телефон, адвокат поднял трубку. Секретарша сообщила из приемной: