Парк Горького
Шрифт:
За те минуты, что оставались до прибытия милиции в парк, Аркадий наставлял Ирину, что ей следует говорить. Ирина никого не убивала, Ямского и Унманна убил Аркадий. Ирина знала, что Валерия, Джеймс Кервилл и Костя находились в Москве – все это записано на пленку, – но она ничего не знает о бегстве за границу или о контрабанде. Она жертва обмана, соблазна, но жертва, а не преступница. Если этой версии не поверят или концы не сойдутся с концами, то нужно будет в свое оправдание сказать, что все это сочинил он, пока Ирина зажимала ему рану. Кроме того, такая версия была ее единственным шансом.
Первый допрос начался с того, что ему зачитали, в каких преступлениях он обвиняется:
– Вы же умираете, – сказал Аркадию сидящий к нему ближе всех, – и по крайней мере можете восстановить доброе имя неповинных людей. До этого случая у вас был отличный послужной список, и мы хотим, чтобы о вас вспоминали только в связи с заслугами. Восстановите доброе имя прокурора Ямского, человека, который был вашим другом и продвигал вас по службе. Ваш отец – старый больной человек, дайте хоть ему спокойно умереть. Снимите с себя этот позор и примите смерть с чистой совестью. Что вы говорите?
– Я не умираю, – сказал Аркадий.
– Дела у вас, знаете ли, идут чертовски хорошо. – Врач раздвинул портьеры. Солнечный поток хлынул на его белый халат. Он погладил теплые пятна света. Тент убрали. Под голову положили целых две подушки.
– Насколько хорошо?
– Очень хорошо, – ответил врач, достаточно серьезно, чтобы Аркадий понял, что тот не одну неделю боролся за то, чтобы услышать этот вопрос. – Нож прошел через толстую кишку, желудок и диафрагму, зацепив печень. Ваш приятель упустил единственную вещь, хотя, возможно, и метил туда, – брюшную аорту. Тем не менее, когда вы поступили сюда, кровяное давление было на нуле; потом нам пришлось иметь дело с заражением, перитонитом, одной рукой накачивать вас антибиотиками, а другой откачивать всякую дрянь. Бассейн, в котором вы тонули, кишел заразой. Единственное, в чем вам повезло, так это то, что до ранения вы в течение суток ничего не ели, иначе инфекция распространилась бы по пищеварительному тракту, и тогда даже мы не смогли бы вас спасти. Поразительно, не правда ли, как иногда жизнь зависит буквально от крошки хлеба. Вам повезло.
– Теперь я знаю.
В следующий раз явились пять человек. Усевшись вокруг кровати, они по очереди задавали вопросы, стараясь запутать Аркадия. Кто бы ни задавал вопрос, он решил отвечать Приблуде.
– Асанова нам все рассказала, – сказал один из них. – Вы были инициатором сговора с американцем Осборном, обещая оградить его от действий прокурора Ямского.
– У вас есть отчет, который я послал генеральному прокурору, – ответил Приблуде Аркадий.
– Вас неоднократно видели беседующим с Осборном, в том числе накануне Первого мая. Вы его не арестовали. Вместо этого вы отправились прямо к университету, куда заманили прокурора, и с помощью этой женщины убили его.
– У вас есть мой отчет.
– Чем вы можете объяснить свои контакты с Осборном? Прокурор после встреч со следователями всегда вел записи. В его записях ничего нет о ваших так называемых подозрениях в отношении американца. Если бы вы упомянули о них, он бы немедленно связался с органами безопасности.
– У вас есть мой отчет.
– Нас не интересует ваш отчет. Он только служит свидетельством вашей вины. Ни один следователь не установил бы факты похищения соболей в Сибири или вывоза их из страны на основании тех неубедительных улик, которыми вы располагали.
– Я установил.
Это был единственный раз, когда он изменил форму ответа. Его обвиняли в сговоре с Осборном с целью получения денег; его развод приводился в подтверждение психического срыва; было известно, что он приставал к Осборну с просьбой
Не говорил один Приблуда. Его хватало лишь на угрожающее молчание да убогие мысли под прилизанными волосами. Аркадию он запомнился укутанным в пальто на снегу в то первое утро в Парке Горького. Он не представлял, какое большое место он все это время занимал в мыслях Приблуды. Сосредоточенный взгляд Приблуды был поразительно красноречив. Всей правды не знали; вообще ничего не знали.
Охрану убрали, в комнату принесли телефон. Поскольку телефон ни разу не звонил и никто им не пользовался, Аркадий предположил, что это подслушивающее устройство. Когда ему впервые разрешили нормально питаться, он слышал, как тележка с едой долго ехала от лифта до его двери. Все остальные комнаты на этаже пустовали.
Еще два дня пятеро дважды в день являлись для допросов. Аркадий неизменно отвечал одной и той же фразой. В какой-то момент его удивительным образом осенило.
– Ямской был одним из вас, – прервал он. – Он служил в КГБ. Вы сделали своего человека прокурором Москвы, а он фактически оказался изменником. И вы вынуждены пустить мне пулю в голову только потому, что он выставил вас в таком дурацком свете.
Четверо из пяти переглянулись между собой, только Приблуда внимательно слушал Аркадия.
– Как говорил Ямской, – горько усмехнулся Аркадий, – все мы дышим воздухом и писаем водой.
– Заткнись!
Пятеро вышли в коридор. Аркадий, лежа в постели, размышлял о лекциях прокурора о справедливом распре-делении полномочий органов правосудия, выглядящих тем более забавными в свете происходящего. Пятеро не вернулись. Спустя некоторое время впервые за неделю появились охранники и отставили пять стульев к стене.
Как только ему разрешили ходить, опираясь на палку, он подошел к окну. Он обнаружил, что находится на шестом этаже, рядом проходит шоссе и совсем недалеко видна кондитерская фабрика. Он догадался, что это кондитерская фабрика «Большевик», расположенная на Ленинградском шоссе, хотя не мог припомнить ни одной больницы в этом районе. Он попробовал открыть окно, но оно оказалось запертым.
Вошла сестра.
– Мы не хотим, чтобы вы причинили себе вред, – сказала она.
Он не хотел ничего с собой делать, хотел лишь понюхать запах шоколада с фабрики. Он чуть не заплакал – так хотелось понюхать шоколад.
Он то ощущал прилив сил, то в следующий момент готов был расплакаться. Причиной этого отчасти было напряжение, вызываемое допросами. Те, кто допрашивал, обычно работали бригадами, сосредоточивая всю свою волю на одном человеке, запутывая его побочными вопросами и ложными обвинениями, чем нелепее, тем лучше, пугая его то одним, то другим, пока он не оказывался в их власти. Такой человек, которого поставили на колени, уже считался честным человеком. Как правило, в этом не видели ничего плохого, так что он ожидал, что и с ним так будут обходиться. Это было обычным делом.