Парк прошлого
Шрифт:
Когда мы стали убирать реквизит обратно в повозку, Яго, кажется, был доволен и весьма удивлен моими успехами. Он позволил мне помочь ему запрягать мосластую лошаденку.
— Где ж ты научилась? Пробовала раньше? — спрашивал он.
— Нет, никогда не пробовала, я же тебе говорила, — ответила я. — Просто как-то так почувствовала, что сумею.
— Что ж, — отозвался он. — Мне кажется, мы и впрямь могли бы из тебя что-то сделать.
— Как лошадь звать? — поинтересовалась я.
— Ее зовут Пелау, — сказал Яго. — Она такого же цвета, как воск для полировки обуви «Пелау»,
— Пелау, — повторила я, а лошадь тихонько фыркнула, показала мне зубы и взмахнула гривой. Я обрадовалась: — Отзывается!
— Конечно, — заметил Яго. — Знает свое имя.
У жаровни грелась женщина с кошачьим воротником. Она приблизилась ко мне.
— А ведь я теперь вспомнила, кто ты такая, милочка, я догадалась. Ты та девушка, которая гуляет с бедным Джеком там, где я живу, — заявила она. — Ты, должно быть, его дочь?
— Кажется, вы меня с кем-то перепутали, — дерзко возразила я, а щеки вспыхнули, несмотря на холод.
— Прости, милочка, ты очень на нее похожа… — Она пристально уставилась на меня, поглаживая кошку.
Она знала, что я обманываю.
Я с радостью осталась вместе с Яго и всей его семьей бродячих артистов. Для Яго загадкой было не то, откуда я взялась и зачем, а моя таинственная способность удерживать равновесие на канате. Вот ей-то откуда было взяться?
Я стала выступать с акробатической труппой по рыночным площадям и на городских улицах. Мы вместе путешествовали по отдаленным районам, и я начинала осознавать всю глубину пропасти между «официальными» нищими и остальными бедолагами без лицензий, которых мы встречали и для которых выступали каждый день. Мне по-прежнему хотелось вести эту новую жизнь, участвовать в настоящем приключении. Как ни странно, у меня обнаружился природный дар к танцам на канате. Всего за несколько коротких дней я научилась бегать и прыгать по тонкому тросу, который теперь и в самом деле казался мне широкой улицей. Я сполна прочувствовала внутреннюю уверенность, и Яго был мной доволен.
Несколько дней спустя меня снова отыскала женщина с кошкой вместо воротника.
— Это ведь ты, милочка, разве нет? Я была права! — заявила она. — Я знаю, что это ты, потому что я встретила бедненького Джека на улице и он сказал, что ты исчезла, убежала, а он сам не свой от тревоги!
У меня не было причин проявлять жестокость по отношению к Джеку, хоть он меня и прятал, и скрывал всю правду о моем положении.
— Вы правы, — призналась я. — Я действительно убежала. Не могу вам рассказать почему, но сейчас я довольна и в безопасности и хочу остаться здесь, вместе с Яго. А что если мне написать записку? Вы могли бы передать ее от меня Джеку, чтобы его успокоить?
— Я думаю, это самое малое, что тебе следует сделать. Бедняжке Джеку будет очень приятно, милочка.
Я написала несколько слов ему в утешение и отдала записку женщине с кошкой, а она пообещала отнести послание Джеку. Совесть моя была чиста; Джек воспитал меня в неведении. Он никогда не говорил мне о моем отце и матери и, по каким-то там своим причинам, не выдал мне почти ни слова правды, взрастил меня в уверенности, что окружающий меня мир и является единственной данностью, хотя на самом деле он был только иллюзией, имитацией настоящей жизни.
Вскоре я уже выступала
Теперь уже не было ни подстраховки, ни поддержки, ни второй попытки: я выступала самостоятельно. Силач тоже ждал где-то внизу, на случай, если я вдруг сорвусь. Корнет смолк, Яго принялся громко бить в барабан; звук гремел и отдавался эхом в зимнем воздухе. Я знала, что, как только музыка прекратится, я пойду вперед, к противоположному шесту, и уже не смогу повернуть назад. Посмотрела вниз, на Яго; он кивнул. Гимнаст на лестнице протянул мне зонтик, но я отрицательно покачала головой. Наконец барабанная дробь смолкла.
Внизу, в красочной толпе было несколько человек, чья работа заключалась лишь в том, чтобы поддерживать огонь в жаровнях. Эти люди в кожаных перчатках и фартуках железными прутьями шевелили тлеющие угли, и в морозном воздухе искрились, точно фейерверки, ярко-оранжевые вспышки. Еще внизу сновали жизнерадостные торговцы, предлагавшие пышки и мясные пироги, а в самом первом ряду я заметила юношу, почти моего ровесника. Я и раньше видела его на наших представлениях, и он мне почему-то нравился. Что-то в его внешности меня привлекало. Никогда прежде я ничего подобного не испытывала.
Он запрокинул голову и пристально рассматривал меня. Это сложно выразить словами, но мне нравилось его видеть, на сердце как-то сразу теплело. У него была такая замечательная широкая улыбка! А потом, в тот краткий миг, когда толпа затаила дух в ожидании, глаза наши встретились. Я смутилась, покачнулась на канате. По толпе пронесся вздох. Я быстро восстановила равновесие, внизу же повисла оглушительная тишина. Я решительно двинулась вперед, а Яго снова начал бить в барабан. Я легкими прыжками преодолела почти половину пути. Канат слегка провис посередине и, хоть я была такая же худая, как Яго, и легкая, как перышко, все равно слегка раскачивался подо мной из стороны в сторону. Я вздрогнула от холодного воздуха, руки покрылись мурашками. Я застыла на полпути, закачалась на канате. Волосы растрепались от ветра, упали мне на лицо. Я замерзла. Барабанная дробь все звучала, а я на мгновение словно приклеилась к месту, не могла двинуться ни вперед, ни назад. Зрители в толпе стали что-то выкрикивать. Я не могла разобрать, что именно, но каждый возглас сопровождался взрывами хохота. Мне вдруг вспомнился солнечный зонтик для равновесия, и я мимолетно пожалела, что от него отказалась; изогнув шею, я бросила взгляд назад. Гимнаст уже взобрался на верхние ступеньки лестницы и на всякий случай протягивал мне раскрытый зонтик. Я потянулась за ним, но внезапный порыв снежного ветра подхватил зонтик, вырвал его из рук гимнаста и понес высоко над головами зрителей.