Парковая зона
Шрифт:
Шум дождя временно оборвался, и в наступившей тишине он слышал только свое учащенное дыхание, и ничего больше. Сердце колотилось, как перед прыжком через пропасть.
В углу, в старой истлевшей соломе, что-то зашуршало. Девушка-ласка, выдернув руки из-за спины, быстро повернула голову, насторожившись. Ивану даже показалось, что у нее зашевелились ушки, улавливая направление звука, и стали обнажаться острые коготки на пальцах.
Теперь прошуршало совсем рядом.
«Мыши!» – подумалось Метелкину. Почуяли хищницу и убираются
Девушка вдруг, испуганно взвизгнув, стремительно, в один прыжок, бросилась к нему на шею, поджав под себя ноги.
От неожиданности Метелкин чуть было не опрокинулся навзничь. Хорошо еще, что за его спиной стоял толстый деревянный столб, поддерживающий стропила, и он прижался к нему.
– Мыши! Я боюсь мышей! – щекоча ресницами его ушную раковину, затараторила она.
Ничего себе – ласка!
Иван непроизвольно потерся щекой о ее волосы: они были влажные, и от них горько пахло полынью.
Ему стало душно и жарко так, что он почувствовал, как разрывается его грудная клетка. Перед глазами медленно поплыли фиолетовые круги. Иван окунулся губами в ямочку на плече возле шеи и услышал, как в артерии упругой струей пульсирует кровь в такт ударам молодого, здорового женского сердца.
Ему неудержимо захотелось выпить этот пульсирующий родник, высосать его до дна и, обессилив, упасть возле него или утонуть в нем. Что он делает?! Губы, не подчиняясь ему, впитывали в себя прохладу ее кожи. Она пахла дождем, грозой, и была бархатиста, как лист мать-мачехи на исподе.
Теребя губами мочку уха, она что-то торопливо говорила, но он не прислушивался, осыпая короткими поцелуями ее лицо, шею, плечи и руки…
Мокрый трикотаж, сползая с нее, освобождал сочную грудь с тугими, напряженными сосками. Не чувствуя стягивающей узды бюстгальтера, грудь встала на дыбы, как жеребенок, радуясь свободе и молодости.
Рука Ивана, забыв все приличия, начала блудливо шарить по бедрам девушки.
Под обвисшим платьем ничего не было. Нежные влажные складки – и все.
Пальцы, руководствуясь инстинктом и ничем больше, сладостно погружались в пленительную, горячую зыбкость ее тела. Медленно входя и снова выходя, они жили отдельно от Ивана, подчиняясь древнему первобытному ритму.
Девушка в темноте нашла его губы, разомкнув их быстрым лезвием языка. Во рту у него оказался маленький, размером с бусинку, немного сладковатый шарик, который, медленно тая, заполнил всю полость рта. Маслянистый, сытный и одурманивающий запах забил все поры.
Тихо оторвавшись от земли, Иван беззвучно поплыл в бесконечность черного космоса. Короткие вспышки солнц проносились мимо. Сердце остро замирало и щемило, как в самолете перед самой посадкой. Потерялось ощущение времени и пространства. Крыша сарая раздвинулась до самого зияющего небосвода.
Пушистый зверек змейкой обвился вокруг его тела, колеблясь, как пламя. Распаленное дыхание толчками вырывалось из темных глубин ее существа.
Вот она уже встала перед ним на колени, прижавшись щекой к холодной пряжке ремня. Торопливо прошуршала застежка-молния на брюках, и он оказался в невыносимо сладостном капкане ее губ. Подчиняясь все тому же первобытному ритму, он нырял и выныривал, и снова нырял…
Затопив черный космос светом, большое ослепительное солнце взорвалось в его мозгу, освободив от пут телесную оболочку. Стало легко и просторно.
Метелкин никогда до сих пор не ощущал так остро всю радость земного бытия. Почему-то невыносимо хотелось есть, дурашливое счастье переполнило его, выплескиваясь наружу.
Он ошалело осмотрелся.
Проем окна потемнел. Было тихо, и он слышал, как с проводов, срываясь, падали тяжелые капли. Ливень давно ушел дальше, вылив на грешную землю небесную влагу. Никого вокруг.
Ласка, отпрянув от него, бесшумно растворилась в теплых испарениях ночи.
Покачиваясь и скользя босыми ногами в жидком черноземе, Иван, напрямик, через пахоту, опустив голову и бессмысленно ухмыляясь, побрел к жилью. А вдали, за горизонтом, беззвучно вспыхивали и тухли зарницы. Вспыхивали и тухли. Там кто-то невидимый и огромный пытался прикурить, зажигая отсыревшие спички.
21
– Ну, люди! – вскинулась Верка, заглядывая к Метелкину в сторожку. – Совки недоделанные! Охота тебе в этой богадельне за гроши сычовничатъ? Я тебе за неделю плачу больше, чем ты за месяц здесь соберешь. Пупком прирос, что ли?
Иван глуповато ухмыльнулся. Что ей ответить, вольной удачливой бабе? Ей руки золотой теленок лижет, лобастой головой играючи, копытцем звонкую монету вышибает. Прикормила она его, теленка этого, молочком волшебным с ладони отпаивала. Вот и вскипает на теленке шерстка блескучим кипеньем. Ничего, что молочко от коровки бешеной. Прибыльные люди научили, в розовое ушко нашептали, наворожили удачу ту.
Иван смотрит на Верку – зверь баба!
Вот она сидит, распахнув болотного цвета дубленку. Дубленка длиннополая. Поярковым гладко стриженым исподом по краям старается наружу вывернуться, похвастаться. Шерсть шелковистая, полированная, бриллиантом отсвечивает.
Дорогая шуба…
Иван не удержался и кончиками пальцев провел по исподу.
– Убери руки! Я девушка честная!
Ярко накрашенные губы ее маслянисты, но мелкие и тонкие бороздки на них не дают обмануться. Привянувшие губы, когда Вера Павловна говорит или улыбается, удивительно похожи на двух жирных гусениц, или нет, пиявочек, еще не успевших отпасть от кормящего их тела. Невкусно.
И Метелкин отводит глаза, больше любуясь ее шубой. Вот бы жене такую! Ох, и зацеловала бы она его тогда! А то все ругань да раздоры…