Парковая зона
Шрифт:
Иван идет открывать дверь – гость дорогой пожаловал! Рамазан! Хозяин гор! Гордость аула!
Иван делает во все лицо улыбку, от которой его самого передергивает, вроде зазывала балаганного. Или лабуха из цыганского ансамбля местного индпошива. Но что поделаешь? Клиент теперь для него с Веркой как отец родной, возвратившийся с боевых действий. Встречай с объятиями, а провожай со слезой в глазу. Наказ своей начальницы Иван чтит и помнит.
Маленькими шажками отступает назад:
– Проходите, проходите, пожалуйста! Мы так рады!
– А-а! – вошедший снисходительно хлопает Метелкина по плечу, доставая из тугой барсетки стыдливо розовеющую сотенную бумажку, и двумя пальцами протягивает Ивану: – Держи! Русский собака – хороший собака! Ты и здесь вратарем работаешь? – узнал Рамазан Метелкина. – Семью кормить. Блядям деньги давать. Жена – дьявол, див! Дети – черти! Бери! – Горун поводил внушительным носом, почувствовав запах дорогих мужских духов, призрачно витающих в воздухе. Сдавлено прошептал: – Большие люди пришли?
– Пришли-пришли! – заскороговорил Иван внушительным шепотом, показывая руками, какие большие люди пришли, и все при галстуках.
Играет роль придурка.
Бараньи глаза хозяина гор тревожно покосились на дверь. Горун, сразу спустившись с поднебесных высот, стал примериваться к двери, никак не решаясь ее открыть. Под очевидной зависимостью от людей за дверью спина его костляво согнулась, и джигит стал на глазах уменьшаться в росте.
«Иди, иди, – злорадно думал Иван. „Умного – к умным, а дурака к табе“, – так говорил когда-то его начальник, посылая очередного разгильдяя-монтажника к прорабу Метелкину на участок. – И за русскую собаку ответишь!» – не унимался Иван, глядя вслед встревоженному гостю.
Там, за дверью, начиналось какое-то общее дело.
…Конечно, не забыл хвастливый джигит Рамазан той памятной ночи, когда стоял, пугливый и покорный, перед Иваном Метелкиным на корячках…
23
И вот теперь базарный человек, откормленный на русских просторах, Горун, по меткому определению Метелкина, нервно подергав внушительным носом, кротко постучал в дверь и, не ожидая ответа, нырнул туда, где «большие люди» то ли от безделья, а то ли от деловых перегрузок, вяло, судя по редким ударам кия, разминались за бильярдным столом.
«Мне бы их заботы!» – ухмыльнулся Иван и снова подался к себе продолжать начатое.
Много пить вредно – это факт.
А факт – не реклама, и шляпа – не панама. Поэтому Иван наливает себе махонькую дозу в хрустальный стаканчик-неваляшку, всего-то на один глоточек. Выпьет и снова похрустит солеными сухариками. Потом опять глоточек – и сухарики.
Куда спешить? Хо-po-шо! Лучше не бывает!
Но, как говорится, лес опасается не того, кто много дров рубит, а того, кто мало, да часто. Так можно и рощу вырубить.
Бутылка, хоть и долгоиграющая, а кончается. Да и Метелкин тоже уже хорош. Довольно ему!
Отодвинул Иван емкость в сторону, качнулась водка в ней на донышке. Значит,
За стеной гудит котельная установка. Там ревмя ревет газовое пламя, упираясь в насадку из огнеупорного кирпича белого каления, аккумулирующего жар пламени.
Хорошая котельная. Чистая. В другое бы время Метелкину переходящее знамя дали, как передовику-рационализатору.
Иван, занимаясь котельной по совместительству, полностью ее автоматизировал. Вспомнил свое инженерное образование. Для знающего человека это дело нехитрое: вывел Метелкин наружу, на стену котельной, температурный датчик и подключил его к подающему в топку газ клапану. Если снаружи холодно, то в монометрическом термометре, в этом самом датчике температуры, давление падает, и тогда клапан начинает пропускать большую порцию газа. Снаружи потеплело – давление в баллончике датчика увеличивается, газа поступает меньше, и – все дела!
Гори-гори ясно, чтобы не погасло!
Верка только головой качает: «Ну, Ваня! Ну, колдун чертов!» – и от обиды женской чуть Ивану в глаза не впивается: ей бы мужика такого! Век бы Богу молилась. Так бы высоко голову носила – рукой не достать!
Только Метелкину она, как в бане лыжи.
И Верка все это понимает. Коньячком его с желтками перепелиными подпаивает, мужскую силу накачивает. А Иван, вместо рюмки, хлестанет стакан такого коктейля и вдребезги пьяным притворяется. Вроде как импотент он.
Потом, правда, на жене отыгрывается.
Верка злится, как змеюка, а жене – в радость…
Сидит вот теперь Иван на своем любимом диванчике и сам с собой объясняется. Мучает его, Метелкина, пролетарского происхождения совесть.
Что есть истина? Достаток ли в доме с необремененной нравственностью или укоризненные взгляды жены, когда приходишь домой, но совесть чиста, как слеза плохо накормленного ребенка?
Вот и решает подвыпивший Метелкин дилемму: лизоблюдством заниматься или бросить все эти дела и остаться в сторожах?
Если лизоблюдствовать с Веркой – два выхода: или жене изменить, или себя продолжать на прочность испытывать.
Если в сторожах остаться, то тогда только один выход: от безденежья курить бросать…
Посмотрел Иван на тлеющую ароматным дымком сигарету «Кэмел», он теперь от дешевой «Примы» вроде как отвык, и прижал пальцем окурок в розовой раковине пепельницы.
Только расслабился на диванчике, как вот он – Горун перед ним, как лис перед травой, когда мышкует. Золотая фикса его под усами желтым радостным цветом отливает. А сам Горун щерится, словно челюсти от зубной боли свело. Дергается как-то.