Парламентер

ПРОФЕССОР КАЧИН

Матвей только что вернулся с буровой и теперь шумно умывался под доисторической шайкой. Мазутом от него так и разило. Грязь с рук текла рекой. Газовое месторождение оказалось очень богатым. Колония не нуждалась в таком количестве газа. Я не в первый раз подумал о том, чтобы менять газ на продовольствие хотя бы на периферии Содружества. На скудной почве Онтарии отлично принимались земные сорняки, но кроме сорняков, больше ничего выращивать не удавалось. Жители "Гавани" снимали на борту лайнера отличные урожаи, но

даже если помножить результат в десять раз, армия Власова все равно оставалась бы полуголодной. Пока мы решали проблему нелегальным бартером и закупками на задворках Содружества. Деньги у флота были — наша коммерческая паутина в Содружестве по-прежнему работала исправно. После свертывания строительства военных кораблей казна флота Власова стала богатеть, однако торговать было опасно. Я считал, что Матвей поступил весьма опрометчиво, отказавшись после войны с крестовиками от захваченных им территорий в пользу Содружества. Он поступил, как обещал, однако его флоту его честность на пользу не пошла. Матвей умылся, надел черные очки и теперь молча наблюдал в окно времянки, как колонисты закладывают фундамент для будущей деревни. Стекло дребезжало от грохота работающей техники. Технику мы закупили так же нелегально, как и продовольствие. Между экскаваторами сновали люди. У них в отличие от меня не было сомнений. Онтарию мы все любили, несмотря на ее строптивый характер. Она была нашей планетой, по-настоящему нашей. Однако мы могли обнаружить себя через торговую сеть. На Онтарию могли наткнуться так же случайно, как наткнулись мы сами. Что мы будем делать, если Содружество обнаружит ее? Снова воевать? У людей больше не было желания воевать с себе подобными. Искать другую пригодную для жизни планету? На это могут уйти годы, десятки лет, к тому же история может повториться. Торговать с Содружеством нам действительно было опасно, но без торговли колония вымрет от голода. А еще наши люди хотели передвигаться по Содружеству свободно. Все мы числимся в Содружестве военными преступниками, хотя в нашей команде нет ни одного уголовника. Большинство осели на Онтарии семьями, однако у многих семьи остались на родных планетах. Наши люди никуда с Онтарии не летали, потому что опасались привести с собой "хвост".

Матвей наблюдал в окно за возвращением охотников. Шестеро мужчин в высоких сапогах пронесли мимо окна громадную серебристо-серую шкуру, свернутую в рулон. Хозяин шкуры, как и прочие обитатели Онтарии, был несъедобен, зато на его шкуру можно было купить целый завод. Но это только в том случае, если продать ее легально, целиком, не вызывая вопросов, с какого существа, собственно, была снята шкура.

Я сдержал вздох. Вздыхать при Матвее — все равно, что жаловаться в вату. У меня в лазарете лежали трое тяжелых — с ожогами, с переломами, с укусами. Онтария проявляет характер. Пострадавшими занимаются наши врачи, а значит, моя голова почти ничем не занята, и лезут в нее колонки цифр упущенной выгоды. Я в который раз рассердился на ребят из научной группы, которые задерживались из похода. Наверняка они принесут в образцах почв и вод немало неизвестных вирусов и бактерий.

— А не послать ли нам парламентера? — вдруг подал голос Матвей.

— Куда? — удивился я.

— Пора договариваться с Землей.

— Своего парламентера ты в последний раз увидишь перед стартом.

— Земля не пойдет на нарушение собственных законов. Даже если миссия парламентера провалится, его обязаны будут вернуть назад. А я уверен, что мы договоримся.

— Откуда такая уверенность? — подивился я. — Ты всерьез полагаешь, что человека из нашей банды Земля ждет с распростертыми объятиями? Конечно, ему там обрадуются, еще как!

— Нарушать закон Земля не будет, — повторил Матвей. — Парламентер от самой многочисленной банды в космосе — прекрасный повод для демонстрации образцово-показательного следования законности и порядка, и я больше чем уверен в неприкосновенности нашего посланника. К тому же у нас есть неплохой козырь.

Матвей не договорил и задумался. Жемчужное небо заплакало, и развороченная земля под колесами техники и под ногами людей стала превращаться в непролазную грязь. До меня начало доходить, что

Матвей прав. Действительно, это выход.

— Необходимо послать хорошего дипломата, — сказал я. — А все наши дипломаты, как назло, имеют великолепнейшие смежные профессии, и отрывать их от строительства никак нельзя. Тем более с дипломатом придется отправить лоцмана и пилота, чтобы они доставили парламентера на Землю. Опять же потери в людских ресурсах. Пусть небольшие, но потери.

— Я знаю, кого послать, — проговорил Матвей. Он отошел от окна, и во времянке сразу стало светлее. — Пусть дипломаты строят деревню.

ЮРИЙ ТАБУНОВ

В последнее время меня все стало раздражать. Я всерьез стал подумывать, не перебраться ли мне из рубки обратно в каюту, дабы не перебить пульты и приборы в припадке бешенства, но, подумав как следует, каждый раз отметал эту мысль. Бешенство приносило упоение, которого я раньше не знал, оно приходило на смену тупому безразличию ко всему. На транспорте все полгода царила тишина. Когда на камбузе на пол упала тарелка, я чуть не подпрыгнул до потолка, и это послужило толчком для первого приступа бешенства. Я перебил на камбузе все, что можно было разбить. Я бил посуду и упивался сладостью громких, резких звуков. Легче не стало.

Я жил без Нее уже восемь месяцев. Моя жизнь теперь делилась на три части: до Нее, с Ней и после Нее. Два месяца я ждал, когда она ко мне вернется. Я не мог понять, почему она ушла. Она кричала на меня из-за каждого пустяка, которых я не замечал, это удивляло и удручало меня. И в самом деле, оставленная на столе кружка из-под чая, две чайные ложки ("Откуда ты их только берешь, две ложки?! Каждый раз — две ложки!"), незакрытый тюбик с зубной пастой, неизменные хлебные крошки на диване и в постели — ведь это не повод для бурной ссоры! Каждый раз она со своими скандалами заставала меня врасплох. Я изумлялся и молчал, а она кричала и даже плакала.

— Тебе на уши паутина сядет — ты и не заметишь!

Здесь она была права. Меня и в самом деле не волновали мутные, затоптанные полы и гора грязной посуды, накопившаяся за время ее месячного отъезда к матери — демонстративного отъезда. Она думала, что если я "поживу месяц в грязи" — я "исправлюсь". А я без нее скучал смертельно и ежедневно ей звонил. За время разлуки мы помирились, и я думал, окончательно. Мир кончился, как только она переступила порог, потому что даже порог — и тот "зарос грязью". А я никакой грязи не видел, и скандал вместо долгожданных объятий выбил меня из седла.

— Смени рубашку! — со слезами кричала она мне. — Она уже приросла к тебе! Хожу за ним, как за малым ребенком! Мне не нужен ребенок, мне нужен мужчина!

Я не мог поверить, что причиной ее ухода от меня было только это, но она ушла. Подавленный, смятый, я отправился со своей бедой к другу. Наверняка он что-нибудь посоветует. У друга я застал Ее. Она ушла от меня к моему другу. Не помню, как я оказался у себя дома. Я напился до беспамятства. Я долго не давал себе трезветь, но Она упорно не желала покидать меня, все время была со мной. Потом ко мне в голову пришла мысль, что она может вернуться и застанет меня в таком виде, и немедленно протрезвел. Каждый видеофонный звонок повергал меня в шок, но каждый раз звонила не она. Каждый стук в дверь ввергал меня в предсмертный пот, но я ошибался. В очередной раз убедившись, что это не она, я никому не открывал дверь. Меня безрезультатно искали с работы, пока не уволили. Каждый звонок видеофона сводил меня с ума. Отчаявшись ждать, я отключил видеофон. Потом разбил его.

Месяц просидев дома, я все-таки решил, что пора бы вернуться на работу. Кое-как приведя себя в порядок, я вышел на улицу. Шел затяжной ливень. И ведь надо было такому случиться — я увидел Ее! Она была не одна, с моим экс-другом. А я видел только Ее, мир в моих глазах принял Ее размеры. Я упал перед ней на колени, умоляя простить меня и вернуться домой. Мой бывший друг тянул ее за локоть, что-то ей говорил. Она собралась отойти от меня, но я поймал ее за край плаща. Она со злобой выдернула плащ из моих рук и наклонилась ко мне. Ее холодные, зеленоватые, страстно любимые мною глаза стали близко-близко.