Парни
Шрифт:
— Ах ты, подлюга! — вырвалось у Ивана.
Он схватил ее за горло. Она рванулась и, заворотив подол на голову, побежала что есть духу, крича. Иван поглядел ей вслед и направился к клубу. А она встала, раскосмаченная, на рельсах, погрозила ему кулаком и показала кукиш.
— Теперь ты вот от меня чего не хочешь ли?
«Провались ты со всеми своими потрохами», — подумал Иван, шагая и торопясь уйти и оглядываясь, как бы кто из приятелей не увидел этой сцены. Но, кроме баб да шофера, подле конторы никого не было.
«Вот она, жадность, — опять подумал он, вспоминая Анфису. — Такая же была».
И при воспоминании о жене заскребло опять на сердце. Он решил идти на суд сейчас же. Когда стемнело, он протискался
— И вот, когда я задумала, продавши дом заводу, работницей стать и пошла рядиться на службу, то председатель лавочной комиссии, который часто у меня в Монастырке был и еще там со мной сознакомился, пригласил меня к себе «личным секретарем». А я неграмотная, но он сказал: «Тут грамотной быть не надо, нужно только в штате состоять». И вот я стала состоять в штате. Живу месяц, живу два, живу три в штате, и деньги полчаю, а понять не могу, за что бы это. Только вскоре догадалась. Стал председатель меня по театрам водить, на автомобиле со мной кататься, и «пышкой» называть, и зазорные предложения мне делать. И тут я на зазорные его слова отвечала согласием, и стали после того появляться мне от моего начальства прибавки за темпы, как он говорил, и за «ударную работу». И подарки начал дарить: то отрез на платье несет, то кило варенья. Тут я свихнулась. Приглянулся мне один малый, простой писарь и безденежный человек, я сердцем спустилась к нему; за то председатель меня секретарства лишил, и тут я пустилась в гульбу на всех парах. Только это не важно. Очутилась под конец всего у бараков, без корки хлеба, и комендант бараков меня нанял уборщицей. И жить бы мне в уборщицах, да бес толкнул меня. Пошла я за хлебом в ларек, а заведующий поглядел на меня, усмехнулся, отвесил мне лишков, да и говорит: «Такой крале ничего не пожалею». Дальше да больше. Стала я бегать и за сахаром, и за чаем, и за папиросами, а заведующий все это мне даст, а денег не спрашивает. Раз я пришла к нему, а закрывать ларек надо было. Он его с вот закрыл, а меня туда пригласил. Тут опять началась знакомая история. Сказывать нечего. Сама после этого разу я приходила к нему за тем, что надо, а потом он меня стал посылать в Кунавино, продавать там сахар. Прибыль мы делили. Я стала ходить, стала богатеть, а вскоре оказалось, и другие заведующие начали мне предложения такие делать…
Тут председатель суда прервал ее:
— Сколько заведующих подобные предложения делали вам, гражданка?
— Много. Я не вспомню сразу. Ну, вот и взялась. Товарищи судьи, был у меня опыт, я и раньше вином промышляла, и обводить за нос умела милицию, и сторожей завода, и партийцев-глазунов. И носила я товары близ трех месяцев из рабочих ларьков на базары. Были люди на базаре, постоянные спекулянты, которым я сдавала товары. Товарищи судьи, не пересчитать, сколько товаров я на базар переносила: и сахару, и муки, и табаку — целые воза. А рабочие жаловались на недохватки…
В зале стояла тишина. Только иногда прорывался кто-нибудь: «Расстрелять их мало! Шахтинцы!» Но тут же все смолкало.
Иван видел: в двух передних рядах сидели люди, опустив головы книзу, по бокам их стояли милиционеры.
— Как это вы умудрялись получать товары из ларьков, гражданка? — спросил председатель. — Расскажите все так же искренне, без утайки, как показывали до сих пор.
— На это сами завы были большие маштаки. Получала я товары, становясь в очередь с рабочими, но подавала старые карточки заву, и он делал вид, что отрезает талоны, как у настоящих, и сразу выдавал мне паек на тридцать или на
В зале загалдели. Председательский колокольчик исходил звоном попусту.
Иван дрожал от злобы. Ему хотелось взять за руку жену, провести ее вдоль рядов, глазом не моргнув, и бросить им всем:
— До какого бесстыдства довели мою бабу, ироды!
И вдруг ударила мысль, как кнутом: а не стала ли жена на всю жизнь «такая»?
Анфиса вздохнула на сцене по-бабьи и закончила речь словами:
— Все думают, я потаскуха. Это верно. Но сама теперь, наглядевшись на мошенство, готова руками задушить этих стервов. Я жалость к народу не потеряла. Я в бедности воспитана, с малых лет сирота, и муж у меня рабочий здесь, Переходников звать, и отец рабочий был, на каторгу услан. Развелась я с мужем, жизни широкой захотелось. Вот какая я есть, такая вся перед вами.
Потом она села на первую скамейку. Иван пробовал протискаться ближе, чтобы хоть встретиться с ней глазами, но Анфиса глядела только вперед, на сцену. Потом допрашивали свидетелей, и стало скучнее.
Народ курил и галдел. Один раз взгляд ее скользнул мимо Ивана. Сердце его ходуном заходило: угонят в далекие места, не увидишься больше. Он толкнул толпу и рванулся к передней скамейке. Кто-то его выругал. Толпа людская не поддавалась. Он обернулся и встретился носом к носу с Гришкой Мозгуном. Мозгун не посмотрел на Ивана, лицо его было встревожено и бледно. Он лез к переднему ряду тоже, работая локтями, лез, точно с цепи сорвался. Его легко отшвыривали, вновь возвращая на прежнее место.
Толпа стояла у сцены сплошной стеной. Тогда Иван вылез на улицу и стал стеречь жену. Но когда суд кончился, люди стали выходить густой массой и оттеснили Ивана от выхода. Он не знал точно, в какие двери вывели жену, и целую ночь ходил потом около барака, с удивлением вспоминал Гришку Мозгуна с его странным взглядом и размышлял, почему тот долго не является. Только под утро лёг Иван, так и не дождавшись Мозгуна.
Когда Иван вышел, Мозгун продолжал лезть вперед. Выступали в это время рабочие. Мозгун слышал гневное их обличенье.
Наконец, под крики рабочих, Мозгун добрался до передней скамейки и стал пристально глядеть на Переходникову. Если бы кому-нибудь пришла охота примечать за ним, принял бы его за влюбленного.
Глава VIII
«СЕСТРА БАНДИСТКА»
Когда суд окончился и толпа расплылась в ночи, Мозгун торопливо догнал Анфису и прочих подсудимых и пошел вслед за ними. Он дошел до той избы на Монастырке, в которую ввели подсудимых. Огни на деревне все были погашены.
Через окно пятистенной избы увидел Мозгун, как раздевалась жена Переходникова. Гришка объяснил милиционеру, на каком основании хочет иметь разговор с подсудимой. Разговор будет касаться только выяснения семейных связей женщины с членом бригады и ее семейного прошлого. Милиционер пропустил его в чулан.
Переходникова, сидя на топчане, расчесывала волосы деревянным гребнем. Она сидела в лифе, и бугры ее высоких грудей ходили ходуном. Она не тронулась с места и даже не переменила позы, когда вошел Мозгун, а только задорно подняла голову. Мозгун стал объяснять ей причину своего посещения. Он не настаивал на длинных разъяснениях, ему надо было только узнать, какие у нее связи с Иваном, членом бригады.