Пароль XX века(Рассказы)

Никольский Борис Николаевич

Мой собеседник опять погрузился в молчание, но я уже начал привыкать к этим его затяжным, долгим паузам и терпеливо ждал, когда он продолжит свой рассказ. За соседними столиками сменялись люди, новые посетители поглядывали на нас все с тем же выражением любопытства и добродушной, снисходительной насмешливости, но к разговору нашему никто особенно не прислушивался: наверно, доктор Жильбер не первый раз рассказывал здесь свою историю.

— Итак, испытания продолжались, запасы препарата накапливались. Прошло недели две после нашего разговора с доктором Штейном, когда однажды утром он сам вызвал меня. На этот раз он был не один. В кабинете сидел незнакомый мне человек, которого доктор Штейн представил мне как комиссара полиции. У Штейна было крайне озабоченное, даже встревоженное выражение лица. «Доктор Жильбер, — сказал он. — Произошло несчастье. Вчера во время транспортировки похищен контейнер с опытной партией препарата „ДС“. Мне незачем объяснять вам, к каким последствиям может привести это непредвиденное событие».

Я ожидал всего, но только не этого. Честное слово, в ту минуту я почувствовал, как все оборвалось и похолодело

у меня внутри. Раньше я думал, что это только романисты так пишут в своих книгах для выразительности, но тогда я действительно испытал именно такое состояние. Контейнер! Это значит — сотни тысяч доз препарата! Сотни тысяч! «Единственное, что нас несколько успокаивает, — продолжал доктор Штейн, — похитители, как мы предполагаем, не имеют представления о том, что именно они похитили. Они действовали, что называется, наугад. Комиссар полиции разделяет эту версию». Комиссар полиции кивнул. Я хорошо запомнил все обстоятельства этого разговора, каждую мелочь, слишком важен он был для меня. Слишком часто мне приходилось потом мысленно восстанавливать его в памяти, проигрывать заново. «И тем не менее, — говорил доктор Штейн, глядя теперь только на меня, — мы не можем и не должны проявлять беспечность. И тут я все надежды возлагаю на вас, доктор Жильбер. Вы, именно вы, должны обратиться сейчас к населению нашей страны. Только вы сможете найти нужные слова, только вы! Я помню, с какой выразительностью, с каким красноречием вы говорили о своих тревогах и сомнениях. Это необходимо сделать как можно скорей. Я уже провел переговоры с телекомпаниями — они готовы предоставить вам такую возможность. Я верю в вас, доктор Жильбер!» Да, когда было надо, мой шеф умел говорить очень убедительно. Его голос обрел едва ли не торжественность — я не мог не проникнуться чувством ответственности, возлагаемой на меня. К чему лишняя скромность, я действительно верил тогда, что мой препарат избавит человечество от страданий. Мы простились, крепко, с чувством пожав друг другу руки. Почти всю ночь я писал свое обращение к гражданам страны. А утром я был уже в телестудии. Мне казалось, я превзошел самого себя. Так, по крайней мере, потом утверждала моя жена. Впрочем, я никогда не умел определять, что она говорит всерьез, а что — в насмешку. Но тогда я действительно сделал все, что мог. Да и телекомментаторы постарались вовсю, чтобы соответствующим образом обставить мое выступление. «У нашего микрофона доктор Жильбер. Доктор Жильбер сделает заявление чрезвычайной важности» — так или примерно так объявил ведущий. Я старался говорить лаконично и сдержанно, но волнение и тревога, помимо моей воли, прорывались в голосе, в интонациях, в жестах — тут уж я ничего не мог поделать с собой. Но я верил, что эта тревога передастся и моим слушателям. Я коротко рассказал об исследованиях, которые вела наша лаборатория, о наших мечтах и планах. Я рассказал, во имя чего была предпринята эта работа. «Мы стремились, — говорил я, — помочь людям, пораженным депрессией, охваченным тоской, подавленностью, людям, страдающим от одиночества, лишенным надежды на будущее, потерпевшим жизненный крах. Ведь порой для того, чтобы обрести прежнюю уверенность в жизни, человеку достаточно убедиться, что он пусть ненадолго, но способен вновь ощутить себя счастливым. Вернуть человеку надежду, радость, веру в себя — это ли не одна из самых благородных задач, стоящих перед наукой! Но все это в будущем. А сейчас обстоятельства вынуждают меня обратиться к вам с совсем иными словами. В чьих руках окажется похищенный препарат, кто воспользуется им? В каких целях? Мой долг, моя обязанность предупредить вас о той опасности, о той угрозе, с которой каждый из вас, граждан нашей страны, может столкнуться уже завтра…»

Голос моего собеседника окреп. Будто доктор Жильбер и правда говорил сейчас перед телекамерой. И я отчетливо представил себе, как выразительно выглядел он на экранах телевизоров, как тревожно звучали тогда произносимые им слова.

— «…Трагедия в том, что мы до сих пор не знаем, не можем оценить всех последствий применения нашего препарата. Что принесет он в конечном счете? Радость? Ощущение полноты жизни? Или то блаженненькое довольство жизнью в любых ее проявлениях, которое сродни слабоумию? Я говорю об этом со всей прямотой, на которую способен. И потому я обращаюсь сейчас к вам — к взрослым и детям, к мужчинам и женщинам: в чьих бы руках ни оказался созданный нами препарат, воздержитесь от его употребления. Уничтожайте препарат или передавайте его представителям нашей фирмы. Думайте о последствиях! Мой долг — предупредить вас».

Мое обращение было передано несколько раз в течение дня всеми телекомпаниями страны. На другой день я уже не знал, куда скрыться от журналистов. Газеты публиковали интервью со мной, подлинные и вымышленные, мои фотографии не сходили с газетных страниц, вся страна, казалось, только и говорила о нашем препарате, о препарате «ДС». Меня спрашивали: «Не означает ли все то, что вы сказали, выступая перед телекамерой, отречения от собственной идеи, разочарования в ней?» Я отвечал: «Нет, от идеи — нет. От бездумного ее воплощения — да!» Меня спрашивали: «И вы действительно верите, что ваши предупреждения смогут остановить кого-то из тех, кто получит возможность испытать на себе ваш эликсир счастья?» — «Да, я всегда верил в здравый рассудок, — отвечал я. — Думаю, он победит и на этот раз». Увы, моя уверенность оказалась преждевременной… Да что говорить… — Доктор Жильбер устало махнул рукой. — Вы сами видите, что творится в нашей стране…

— И все-таки, — сказал я. — Я не понимаю…

— Что тут понимать? Я попал в собственную ловушку. Если хотите, я расскажу, что произошло дальше. Последний, так сказать, акт драмы. Или трагикомедии, — может, так будет точнее. Чем больше я взывал к рассудку, тем сильнее становился бум вокруг всей этой истории. По утрам я боялся раскрывать газеты. И

предчувствия не обманули меня. Полиция, разумеется, так и не смогла обнаружить похитителей контейнера. Зато вскоре появились первые сообщения о людях, испытавших на себе действие нашего препарата. По их словам, они купили его на черном рынке. Газетчики, телерепортеры мгновенно ухватились за этих людей, кинулись по их следу. Интервью с ними выносились на первые страницы газет, лица их замелькали на экранах телевизоров. Мне достаточно было взглянуть на эти лица, чтобы понять все… Блаженненькие, счастливо-бессмысленные улыбки, остановившиеся глаза… Репортеры вовсю, захлебываясь, повествовали об их ощущениях. «Что вы чувствуете?» — «Я счастлив. Я никогда еще не был так счастлив. Мне кажется… Как бы это выразить поточнее… Я лечу… И вокруг чистое небо…» — «Но разве месяц назад вы не лишились работы? Разве у вас нет проблем?» На секунду мучительное недоумение в глазах, робкая попытка что-то понять, что-то вспомнить. И тот же ответ: «Я счастлив, я никогда еще не был так счастлив». Нет, на это невозможно было смотреть! Я жаждал спасти мир от страданий, а на самом деле открыл ящик Пандоры. А между тем число тех, кому удавалось достать препарат «ДС», нарастало с поразительной быстротой. Это было подобно лавине, самой настоящей лавине. На улицах появились люди с плакатами: «„ДС“ — сегодня, а не завтра! Дайте нам счастья!» В понедельник утром, приехав, как обычно, на работу, я увидел огромную толпу, осаждавшую дирекцию фирмы. Потрясенный таким оборотом дела, я бросился к доктору Штейну. К моему изумлению, я застал его оживленным, веселым, деятельным. «Поздравляю вас, Жильбер! — воскликнул он. — Вы прекрасно справились с вашей задачей! Никакая самая талантливая реклама не смогла бы сделать то, что сделали вы! Не случайно говорят: самый лучший способ привлечь внимание ребенка к какому-либо предмету — это запретить прикасаться к нему. Люди — те же самые дети, Жильбер! Пока это секрет, но вам я могу сказать: завтра начнутся демонстрации по всему городу. Мне сообщили об этом люди, которые знают, что говорят. Пусть-ка теперь попробуют высунуться эти недоучки, эти жалкие ханжи от медицины! Мы победили, Жильбер!» Я был ошеломлен, ошарашен. Я был раздавлен. Значит, вся эта операция… «Мы…» Только теперь истина начала приоткрываться мне. И моя собственная роль во всей этой истории.

На следующий день я подал в отставку. Доктор Штейн убеждал меня остаться, убеждал не делать этого, как он выразился, глупого шага, о котором я когда-нибудь еще пожалею. Но я настоял на своем. Вот, собственно, и все. Но эта рекламная морда, — доктор Жильбер кивнул в сторону телевизионного Санта-Клауса, по-прежнему с методичной настойчивостью возникающего на плоском экране, — не дает мне ничего забыть. Иногда мне кажется: он издевается надо мной. — Он горько усмехнулся. — Дарующий Счастье… Вам, конечно, не пришлось побывать на наших заводах? Вы не видели людей, работающих ради того, чтобы вечером получить таблетку «ДС»? Вы не видели их лиц? И не надо. Этого лучше никогда не видеть…

Доктор Жильбер замолчал, закрыв лицо руками. Я молчал тоже. Потом он чуть шевельнулся и произнес глуховатым, негромким голосом:

— Скажите, вы не смогли бы дать мне немного денег? — И, словно почувствовав мою растерянность, добавил: — Мне необходимо купить «ДС».

— Как? — переспросил я, пораженный тем, что услышал. — После всего, что вы рассказали…

— Что делать… — проговорил доктор Жильбер все так же глухо, по-прежнему не отрывая рук от лица. — Я сломленный человек… Но я верю: придут другие… придут другие…

Охваченный жалостью к этому раздавленному, потерянному человеку, я торопливо нашарил в кармане две смятые бумажки и протянул ему…

На следующий день мы уезжали. Уже шагнув в тоннель, ведущий на летное поле, я обернулся: со светящегося экрана, по-прежнему щедро улыбаясь, на меня смотрел Санта-Клаус с чертами лица доктора Жильбера…

«Наездник»

октор Тэрнер? С вами будет говорить профессор Хаксли.

Пауза между этой фразой, произнесенной секретаршей, и голосом самого Хаксли, зазвучавшим в трубке, была, пожалуй, чуть короче, чем полагалось бы для человека, занимавшего такое положение, как профессор Хаксли. Руководитель гигантского научного центра, где сотни людей занимались самыми головоломными и, как поговаривали, самыми фантастическими проблемами, центра, чьи корпуса не только протянулись на несколько километров, но еще и уходили глубоко под землю, этот человек был слишком значительной фигурой, чтобы доктор Тэрнер, возглавлявший пусть вполне современную и даже имевшую немалую известность, но все же небольшую психиатрическую лечебницу, не напрягся весь внутренне, прижимая к уху телефонную трубку.

— Добрый день, доктор! — Голос профессора звучал совсем по-свойски, словно он собирался пригласить своего коллегу на загородную прогулку или на скромный семейный праздник.

— Добрый день, профессор! — Тэрнер постарался, чтобы его голос прозвучал если не точно так же, то по крайней мере почти так же.

— У меня к вам, доктор, личная просьба. Вероятно, к вам в ближайшее время обратится некий профессор Гардинг. Да, да, Гардинг. Это один из лучших наших сотрудников. Очень жаль, но последние месяцы с ним творится что-то неладное. Надеюсь, ничего страшного, но все же… Нам бы очень не хотелось его терять. Я сам рекомендовал ему вашу клинику.