Партия свободных ребят
Шрифт:
От этой самой Дарьи Сережка немало бед натерпелся.
Забрался как-то в кулацкий сад, да невпопад. Сцапала его злая девка, сняла штаны, настегала крапивой и в одной рубашке на улицу пустила. Бежал он с отчаянным ревом, а Алдохины дети вдогонку кричали: "Сережка-урван без штанов удрал!"
Вот они, все насмешники, тут, у солдатовой избы!
И вдруг мелькнула у Сереги озорная мысль.
Выполз он из лопухов потихонечку, огляделся и дал ходу мимо плетней к Алдохиным дворам. Смотрит - все их кони в загородке, весь табун. Алдохины бабы у солдатовой
Подлез под загородку Сережка, снял с вороного жеребца путы, захлестнул вместо уздечки, вскочил верхом, приударил пятками. Взвился конь на дыбы. Махнул через загородку, сломал жердину, перескочил канаву и пошел в чисто поле!
КАК ВСТРЕТИЛИСЬ ИВАН ДА МАРЬЯ
Мчится Сережка, вцепившись в гриву. Рубаха пузырем.
Ветер в ушах свистит. Сердце ликует.
Аи да Урван, у Алдохиных коня угнал!
А конь резвый, машистый. До совхоза быстро домчал.
Маша с доярками как раз к водопою шла, на полдневную дойку. Все доярки с полотенцами, в руках зедра гремят. Марья поет, девчата подхватывают.
Завидели Сережку.
– Гляди-ка - верховой к нам?
– Ой, кому-то вести!
И не знала Маша, не ждала не гадала, что вести к ней.
Лишь только вымолвил Сергей: "Иван..." - так и опустилась наземь. И ведра с бугорка в речку покатились...
Хотела бегом в Метелкино бежать. Да сам директор дрожки велел ей дать. В дрожки совхозного рысака запрягли. А алдохинского коня - на пристяжку.
И помчались...
Вот так тетя Маша дома и очутилась. И ничего Сережке за коня не было. Бабы его удальству дивились. Мужики одобряли - молодец! Силантий Алдохин хотя и злился - тронуть не посмел.
А ребята потом долго слушали, как Иван и Марья разговаривали:
– Как же ты, Маша, без меня жила?
– Все тебя, Ваня, ждала.
– Чего ж ты, Маша, из дому ушла?
– На одинокой полоске прокормиться не могла.
– Как же ты, Маша,с землей поступила, которую нам Советская власть дала?
– Силантий Алдохин в аренду взял. За половину урожая.
– Значит, нет у нас с тобой, Маша, ни скота, ни пашни... Одна изба и та гола. Ни кола, ни двора...
Молчит Маша. Задумались ребята. Как же теперь Иван да Марья жить будут?
Землю Ивану дадут. А где коня взять? А где плуг?
Семена опять же нужны. Комитет бедноты, конечно, поможет. А все-таки трудно ему будет хозяйством обзаводиться. Не иначе как с Машей в совхоз уйдет. Или на какую-нибудь должность поступит.
Так решили за Ивана ребята.
Но Кочетков поступил по-своему:
– Крестьянином я был, Маша, крестьянином и останусь. Землю буду пахать. Вот мой сказ!
И Маша ему не перечила.
Через недельку принесла она в дом поросенка, а потом привела теленка. В совхозе ей на обзаведение дали.
Так завелась у них скотинка. Задымилась по утрам труба ожившей избы. Запахло из нее свежим хлебам. Затеплился по вечерам огонек в окошках. Началась жизнь. И ребята вокруг этой избы вились, как комары.
Интересовала их, конечно, не изба, а ее хозяин Иван Кочетков. Куда он, туда и они. Где он, тут и они.
ПО СЛЕДАМ КОЧЕТКОВА
Зайдет Иван к кузнецу Агею у огонька погреться, у наковальни поразмяться - ребята в щели кузни глаза уставят.
Агей одной рукой мехи тянет, горн раздувает, другой рукой, захватив клещами раскаленную железину на наковальне, ее поворачивает. А Иван молотом бьет. Ж-жах!
Ж-дах! Искры летят. Красная железина малиновой становится, фиолетовой. Пока мягкая, в лемех превращается.
Или в сошник, узкий и острый, как коровий рог.
– Ишь ты, не разучился!
– дивится Агей.
– Чего смолоду узнаешь - век не забудешь, - отвечает Иван.
– Ни пахать, ни косить не забыл, вояка?
– Нет, дядя Агей. Соскучился по крестьянству. Терпенья нет... Где бы ни был, на горах, на морях, а все родные нивы снились...
– Ну что же, вот осенью выделим тебе земли, паши да сей, сколько твоей душеньке угодно.
– Душеньке моей много угодно. Сколько глаз видит, пахать хочется. На одинокой полоске не разгуляешься!
– Это верно, - говорит Агей.
– Мы вот со старухой как были бедняки, так и осталися. Землицей-то нас революция вроде всех ровно наделила. Да ведь на двоих не то что на семерых. Вон у Силана Алдохина девять душ.
И раньше кулачком был, а теперь ему земли еще больше привалило...
– Значит, побогатели у вас многосемейные...
– Какое там. Иные многосемейные еще бедней стали.
Возьми Кузьму-инвалида, возьми Авдотью-беду, детей полны закрома, а в амбаре ни зерна.
– Это почему же так?
Сережка-урван и Даша Мама-каши еще плотней к щелям кузни прижимаются. Про их семьи речь идет.
– Земли-то им тоже от новой власти еще больше Алдохина привалило, да не та у них сила. Силан и прежде был крепок. А как помещика громили - еще подкрепился.
Вы-то, солдаты, за родину воевали, а кулаки здесь не зевали. Силан пару коней с барского двора свел, да плуг в придачу, да жнейку, да веялку... А Авдотье-беде дал слабосильную клячу. Авдотья с малыми ребятами никак с землей не управится. А он не только свой надел, еще мой поддел да у твоей Маши подцепил. Да у сельсовета неделеный клин, который для новорожденных и новоприбывших бережется, в аренду берет да засевает. Вот как кулак округлился!
Все верно. Знают это ребята. Не врет кузнец.
Хмурится Иван Кочетков, слушая такие вести, и из кузни идет в сельсовет.
Сядет рядом с Тимофеем Шпагиным, председателем, и скажет:
– Ты чего же, Тимофей, смотришь, партийный ты человек. У тебя кулак брюхо округляет, а бедняк тощает?
Услышав такие слова, Сережка даже поясок на рубахе подтянул, словно о нем шла речь.
– Не так просто, Иван Федорович, не так просто... Боремся по мере сил. Комитет бедноты вот...
– А чего же ты общественную землю не комитету бедноты, а Силантию Алдохину сдаешь?