Парус и буря
Шрифт:
Колонизаторы, конечно, не дремали и старались извлечь для себя выгоды из создавшегося положения. Они, действуя за спиной, устанавливали контакты и с местными властями, и с оппозиционными силами, подстрекали их, разжигали еще больше противоречия между ними, стремясь расколоть, распылить патриотические силы, натравить их против левых элементов, поставить на пути их объединения всяческие преграды, лишить их уже достигнутых завоеваний.
Франция строила планы, как в конечном итоге остаться в Сирии, не предоставляя ей независимости; Англия развивала бешеную деятельность, чтобы вытеснить Францию и занять ее место. Монархисты из кожи вон лезли, чтобы уже сейчас подорвать закладывающиеся основы республиканского режима и расчистить путь для монархии. Что же касается широких народных масс, то они требовали немедленного вывода всех иностранных войск, создания своей армии и полной независимости и свободы. Именно эти вопросы обсуждались по всей стране, о них везде говорили, спорили, вокруг них разгорались дискуссии и шла упорная постоянная борьба…
В просторном гараже Надима Мазхара на центральной площади города собралось несколько человек — наиболее влиятельных людей квартала Шейх Захир.
Площадь эта почти круглая. От нее веером расходятся длинные улицы и короткие переулки. Через нее же проходит и главная магистраль, пересекающая весь город. Прямо напротив гаража Мазхара — полицейский участок. Вдоль тротуаров, как бы окаймляющих площадь, разместились рестораны, кофейни, харчевни. Чуть в глубине — школа для мальчиков. В самом центре — стоянка для автомашин и извозчиков. Рядом с нею — бензозаправочная станция. К площади примыкает небольшой общественный парк, огороженный железной решеткой.
— Я слышал, что скоро выпустят часть арестованных, — негромко сказал Надим Мазхар.
— Значит, правительство все же предприняло кое-какие шаги?
— Предприняло, только не в том направлении! — желчно заметил Надим.
— А как же тогда понять освобождение арестованных?
— А я же сказал, что освободят не всех, а только часть. Именно тех, кто был раньше влюблен в Гитлера, а теперь вроде раскаялся. А истинных патриотов, которые выступают против колонизаторов и их прислужников в правительстве, тех оставят за решеткой.
— Ну а как же доктор Субхи?
— Доктора они с удовольствием сгноили бы в тюрьме. Англичане всячески его истязают, применяют даже пытки. Они ни за что не хотят его выпускать. Но он все-таки выйдет на свободу. Его все уважают. Ведь многие знают, что он оставил свою врачебную практику и с оружием в руках боролся за освобождение Палестины.
— Что правда, то правда. Достойный человек. Он, говорят, и как врач пользуется большим авторитетом. Про него в народе много всяких чудес рассказывают. Почти мертвых ставил на ноги.
— Это лишний раз доказывает, что он не только о себе думает. Если бы он хотел, то мог бы стать самым богатым человеком в городе, а он оставил все, что имел, и уехал воевать в Палестину. И вот такой человек брошен в тюрьму, а эти краснобаи в Дамаске сидят в мягких креслах и палец о палец не хотят ударить, чтобы добиться его освобождения. У них другие заботы. Они устраивают дела своих родственников, проталкивают на теплые места всяких жуликов и проходимцев, расставляют везде верных им людей. Слышали, например, они подбивают одного человека, имеющего свои автомашины, открыть здесь у нас, в Шейх Захире, большой гараж, только чтобы насолить нам.
— Хитро задумано! — заметил кто-то. — Своя рука в порту, теперь хотят иметь руку в Шейх Захире. Не выйдет! Пусть только попробуют!
— От них всего можно ожидать.
— Гадостей можно любых ожидать, а вот на добрые дела они не способны. Вот отчего до сих пор гуляет на свободе Сулейман Муршид. Почему они его не схватят? — сказал Надим.
— Разве губернатор решится на это?
— Губернатору можно было бы и приказать, если бы наши депутаты в Дамаске как следует нажали на правительство.
— Разве наши депутаты на что-нибудь способны?
— Вот именно! Сидят там в рот воды набравши. И пикнуть боятся. Их и голоса никто не слышал. А вот другие депутаты — из Халеба, Хомса, Хамы — выступают, спорят, доказывают, защищают права своих провинций. Наши депутаты заняты больше своими собственными делами, как бы у кого оттяпать и закрепить за собой кусок земли, проделать еще какую-нибудь аферу. Так и мотаются между Дамаском и Латакией. Ни о чем другом думать не хотят. Они своего уже достигли. Для них борьба уже закончена. А вот если Сулейман Муршид и сепаратисты зашевелятся завтра снова, кто даст им отпор? Армии как не было, так нет и до сих пор. Какое же это государство без своей армии?
— В самом деле, когда же у нас будет своя армия?
— И когда Франция выполнит свое обещание?
— Жди, жди! Она и не собирается его выполнять. Она думает о том, как бы забрать его обратно. Вчера я был у Хейрибека, — понизив голос, продолжал Надим. — Так он говорит, что если правительство не решается действовать и не уверено в своих силах, то оппозиция не намерена сидеть сложа руки. У нас, говорит, достаточно сил, и мы перейдем скоро от слов к делу.
— Они тоже себе на уме…
— Это само собой разумеется, — согласился Надим.
Раздался телефонный звонок. Надим снял трубку. Он слушал, и лицо его становилось все более хмурым.
— Ну вот, тоже, наверное, проделки депутатов! — сказал он зло, швырнув трубку. — Звонили из порта. Машины простаивают пустые, а люди Абу Рашида нарочно тянут с погрузкой. И нам самим не дают грузить. А попробуй пожалуйся, сам же и будешь виноват. Можно было бы дать им открытый бой, но заранее уверен, что проиграем. Абу Рашид двинет в ход и депутатов и губернатора. Разве плетью обух перешибешь? Что же, поеду, посмотрю сам, что там делается.
Надим взял стоявшую в углу палку, с которой он никогда не расставался, и, вскочив в кабину грузовика, мрачно бросил шоферу:
— Поехали!
Все поднялись и тоже стали расходиться. Площадь вдруг наполнилась шумом: это в школе кончились занятия и мальчишки с радостным криком вырвались на волю. Прямо через площадь два жандарма вели в полицейский участок какого-то парня, щедро награждая его по дороге тумаками. На минуту они замедлили шаг. Перед ними по тротуару, виляя бедрами, неторопливо прошествовала расфуфыренная девица, оставляя позади себя резкий запах дешевых духов. И жандармы, и все мужчины, сидевшие напротив в кофейне, как по команде повернули головы, провожая ее долгим оценивающим взглядом.