Парус и буря
Шрифт:
— Молитесь, но не забывайте и про воду! — напомнил Рахмуни. — Быстрее черпайте, а то потонем!..
В это время молния будто расколола пополам черное небо, и сразу же вслед за вспышкой раздался оглушительный раскат грома, слившийся с грохотом обрушившейся на судно новой огромной волны. Фелюга накренилась. Затрещали поручни. Корма совсем было ушла под воду. Все матросы бросились качать и вычерпывать воду. Они выбились из сил, но воды не убавлялось. Корма все ниже и ниже уходила под воду. Бороться было бессмысленно. Тогда моряки предложили Рахмуни спустить лодку, спастись хотя бы самим.
— Другого выхода нет, капитан! Только на веслах мы сможем добраться до берега. А фелюгу, если ей суждено уцелеть, поставим на якорь.
Моряки были правы.
— А ты что скажешь, капитан?
— Спускайте лодку, и хранит вас аллах!
— А ты?
— Я остаюсь на судне.
Рахмуни чувствовал, что его ответ будто пощечина для моряков. Он хорошо понимал, какой испытывают они сейчас стыд перед ним и друг перед другом. Чтобы им помочь, Рахмуни тоном, не допускающим возражений, добавил:
— Спускайте лодку! Да поживее! Если даже погибну, нет смысла погибать всем. Таков морской закон… К тому же я уверен, что продержусь. А вы доплывете до берега и пришлете катер за мной… Тогда все будут спасены — и вы, и я, и судно…
Моряки еще некоторое время стояли в нерешительности. Потом молча спустили лодку на воду. Сели за весла. Помахали ему руками и дружно стали грести. Лодка несколько раз показалась на гребнях волн и вскоре скрылась из глаз. Рахмуни остался один. Наедине с морем. Один со своей волей и решимостью выстоять до конца, бороться до последнего дыхания.
ГЛАВА 13
Постепенно люди стали расходиться. Женщины медленно побрели домой. Кое-кто из моряков, постоянных завсегдатаев кофейни Таруси, в ожидании утешительных новостей о пропавших тоже решил соснуть часок-другой дома. В порту осталась только небольшая группа моряков и начальник порта. Всякая жизнь в порту прекратилась. Ни одно судно, ни один катер, ни одна лодка не решались сейчас покидать порт. Ветер буйствовал, срывая черепицу с крыш домов. Беспрерывно и настойчиво барабанил по крышам и стеклам дождь, барабанил, как негр, неутомимо и тревожно, сразу по нескольким тамтамам. Потоки воды неслись по улицам, подмывая стены глинобитных хибарок бедняков. Весь город испуганно притих, затаился, спрятав за стенами промокших домов немой ужас перед взбесившейся стихией.
В кабинет начальника порта, запыхавшись, вбежал Халиль Арьян и сразу выпалил:
— Погиб наш Таруси! Пиши пропало. Ты не должен был, начальник, выпускать его в такую погоду из порта.
— А я, по-твоему, отпускал его? Я же ему говорил: «Не ходи». Да разве Таруси кого-нибудь послушается? — стал оправдываться начальник порта. — Что я мог сделать? Вызвать полицию, что ли? Если Таруси втемяшил себе что-либо в голову, его не остановить. Ему и море по колено. Сам очертя голову бросился в катер и других моряков с панталыку сбил.
Начальник выкрикивал, будто выплевывал, слова, давая выход накопившейся злости. Нервы у него, как и у всех других, были натянуты до предела. Брошенный Халилем в его адрес упрек переполнил чашу терпения, и он словно бы даже обрадовался представившемуся случаю излить наконец накопившуюся горечь и досаду.
— Может быть, ты и прав, начальник, — подал голос сидевший на корточках у дверей Абу Мухаммед. — Но, по-моему, ты не запрещал Таруси выходить в море.
— Нет, запрещал!
— А я что-то не слышал.
— Значит, ты глухой.
— Я могу, конечно, оглохнуть. Но не все же сразу стали глухими. Таруси по крайней мере не глухой.
— А Таруси твой упрям, как баран.
— Он не упрямый, а просто верит в свои силы. И знает обычно, что говорит. Он еще утром сказал, что будет шторм. И вот вам — пожалуйста! А кое-кто не верил ему. Подтрунивали надо мной: мол, Таруси твой не пророк и не может знать волю аллаха.
— Ладно, Абу Мухаммед, — примирительным тоном сказал начальник порта, — можешь верить в своего нового пророка. Мы тебе не мешаем. Но не думай, что умнее Таруси нет никого. Мы тоже кое-что смыслим. Клянусь аллахом, что я знаю море не хуже твоего Таруси. А все равно бывали такие сюрпризы, которые никак нельзя было предугадать.
— Да, море не конь, его не обуздаешь, — глубокомысленно заметил один моряк.
— Конечно, все не предугадаешь… Море не знать, а понимать надо, — не сдавался Абу Мухаммед. — Таруси так понимает море, будто книгу читает.
— Как же он его читает, по слогам или по буквам? — съязвил начальник порта.
— По звездам… А понимает и сердцем и умом.
— А ты сам чем понимаешь — головой или только затылком, когда стукнешься им о землю? — попытался сострить начальник.
Кое-кто из моряков беззлобно засмеялся. В такой тягостной обстановке люди и глупой шутке радуются, чтобы хоть смехом разрядить это страшное напряжение. Абу Мухаммед насупился, но промолчал. А про себя подумал: «Обождите, вот вернется Таруси. Он вам покажет».
— Ну, не сердись, Абу Мухаммед, — как бы извиняясь за свою грубую шутку, сказал начальник порта, похлопывая его по плечу. — Таруси для всех нас как брат родной. А ты вроде отца. Мы уважаем и слушаем тебя. Но и ты не отворачивайся от других. Таруси — прекрасный моряк. Мы с тобой не спорим. Согласны. Однако и мы кое-что соображаем. Ты думаешь, вот эти нашивки на рукавах и погоны мне по наследству достались? Нет, ошибаешься, Абу Мухаммед! Сколько я кораблей спустил на воду. Сколько судов отправил из этого порта в дальние рейсы! Так что моя должность не от отца ко мне перешла… Конечно, неудобно расхваливать самого себя. Я и не собираюсь этого делать. Да и умалять заслуги Таруси не хочу… Риск, говорят, благородное дело. Кто из нас не рисковал? Я и сам не раз шел на опасные авантюры. Но какой нормальный человек решится выходить из порта в такую погоду? Тут я признаю свою вину. Мне надо было запретить ему это. Я начальник порта, и я отвечаю здесь за каждое судно и за каждый катер… Сколько раз я говорил Таруси: «Не вмешивайся не в свое дело!» И предупреждал, и просил его: «Не ставь меня в ложное положение! Не суй свой нос в дела порта!» Но для него мои слова что о стенку горох. Чуть не каждый день устраивает какой-нибудь скандал. То кто-то свой баркас не там поставил — он его разносит и ругает. То динамитом рыбу глушат — он угрожает рыбаков проучить. То какой-то капитан своих моряков оскорбил — он подбивает моряков к непослушанию. Мы все в порту уважаем Таруси и считаемся с ним. Но всему есть предел. Ведь не ему же одному принадлежит море. У него есть кофейня. Вот и занимался бы ею. А если у него много друзей среди моряков, так это еще не дает ему права вмешиваться в дела порта. В порту не может быть двух начальников. Начальник только один. Это я! — Он постучал при этом кулаком в грудь. — Я один! И мне в самом деле не следовало бы давать ему катер. Если уж так приспичило, то пусть плыл бы один. А при чем здесь моряки? Зачем им рисковать жизнью? Да и за катер кому придется отвечать? Опять же мне. Не с кого-нибудь, а с меня спросят.
Начальник порта долго еще разглагольствовал. Потоку его красноречия не было, казалось, конца. Поэтому моряки предпочли оставить его одного.
— Брызжет словами, как слюной, — заключил Халиль по поводу выслушанной ими длинной речи начальника, когда они уже возвращались из порта в кофейню.
— Говоришь, как слюной? Лучше бы меня собака бешеная искусала, чем вытирать его слюну, — отозвался Абу Мухаммед. — Был бы Таруси, он заставил бы его прикусить язык… Вы думаете, он о Таруси или о моряках печется? Он больше всего за свой катер беспокоится. Тьфу! — со злостью сплюнул Абу Мухаммед. — Прихвостень французский! Лизал им и руки и ноги, пока не добился своего поста. Прихвостень он и останется прихвостнем. Чего еще можно ждать от него!