Парус и буря
Шрифт:
Ветер относил катер все дальше и дальше от фелюги. И когда моряки решили уже, что капитан, вняв, очевидно, голосу рассудка, отказался от своей безумной затеи, Таруси уже отрезал для себя всякие пути отступления. В свой первоначальный план он внес кое-какие изменения. Теперь остается только его выполнить. Но прежде всего он должен начистоту поговорить с моряками, объяснить им свой замысел.
Оставаясь на месте и не выпуская из рук штурвала, Таруси сделал знак морякам, чтобы они подошли к нему. Внимательно и грустно, с каким-то невысказанным страданием посмотрел он в глаза каждому, будто прощаясь с ними навсегда, и с трудом, словно превозмогая боль, глухо произнес:
— Друзья…
Голос его дрогнул, он замолчал. От этого молчания у моряков сжались сердца. Они интуитивно почувствовали, что за продолжительным, но полным значения молчанием, за этим словом, которое с таким трудом выжал из себя капитан, последует что-то очень серьезное и важное.
— Друзья! — повторил Таруси уже твердым голосом. — Я решил спасти это судно, и я его спасу!..
У моряков отлегло от сердца. Это для них не было новостью. Он мог этого и не говорить. Они знают очень хорошо Таруси — раз он что задумал, то уж добьется своего. Его упрямство всем известно. Но зачем ему понадобилось созывать всех моряков? И почему он опять молчит?..
— Вы на катере возвращайтесь в порт! — повелительным тоном произнес Таруси.
— А ты, капитан? — воскликнул Исмаил, не скрывая своего удивления и протеста против страшной несправедливости, которая вот-вот должна совершиться.
— А я один поплыву на фелюгу, — стараясь скрыть свое волнение, ровным голосом объяснил Таруси.
В эту минуту раздался страшный треск, и сразу же вслед за раскатом грома хлынули потоки дождя. Но никто на это не обратил внимания. Казалось, что он полил специально для того, чтобы как-то вмешаться в происходящее, смыть тот горький осадок, который оставили у всех на душе слова Таруси. Моряки знали, что отговаривать его бесполезно. Поэтому они заявили капитану, что одного его никуда не отпустят.
Таруси ответил не сразу. Он круто повернул штурвал, направив катер на фелюгу, ловко обогнул большую встречную волну и только потом сухо сказал:
— Я с вами спорить не собираюсь. Я капитан, и я отвечаю за катер. Поэтому приказываю доставить катер в порт. А за меня вы не беспокойтесь. Я плаваю хорошо. Уж до фелюги-то доберусь. Постараюсь привести судно в порт. А потонет — что ж, мы сделали все возможное, чтобы ее спасти, хоть совесть нас не будет мучить. Конечно, можно было бы попробовать взять фелюгу на буксир. Я думал об этом, но слишком большой риск. Могут оба вместе, и фелюга и катер, пойти на дно. К тому же при таком шторме, если буксировать, вряд ли выдержит и канат. Оставить фелюгу — она неизбежно потонет. А продержаться на ней я смогу долго, особенно если нет нигде течи. За это время вы доберетесь до порта и придете с подкреплением ко мне на помощь.
— А если она потонет раньше, чем мы сумеем обернуться?
— Ну что ж, как-нибудь доплыву до берега. Вы же знаете, я хорошой пловец.
Да, они это знали. Но сейчас он говорит это только для того, чтобы успокоить их. На самом деле он думает другое: «Я утону вместе с ней». Но произносить этих страшных слов не хочет.
— Значит, за нас ты боишься, а за себя нет?
— Понимайте как хотите…
— А почему бы нам не подождать в катере, пока ты будешь возиться с фелюгой?
— Что это даст? Раз уж я поднимусь на фелюгу, то не брошу ее, пока она держится на воде. А у вас может кончиться горючее. Что тогда? Катер с заглохшим мотором долго на волнах не продержится. Так что пока тарахтит движок, направляйтесь к берегу. И не теряйте времени зря — поторапливайтесь!
Моряки переглянулись. Неужели Таруси хочет последовать за Рахмуни? Попробовали все-таки отговорить его. Тщетно…
— Не утруждайте себя и не мучайтесь понапрасну, — сказал Таруси. — Я все обдумал, все взвесил. Теперь надо действовать. Пожелаем друг другу удачи, и да хранит вас аллах!
— Капитан, может быть, ты все-таки выполнишь мою просьбу? — робко спросил его Исмаил.
Таруси, внимательно посмотрев на него, улыбнулся:
— Если хочешь обменяться поцелуями, пожалуйста. А о чем-либо другом лучше не проси!
— Я хотел спросить тебя, кто станет за штурвал?
— Раджаб, — Таруси ответил не задумываясь, словно это давно уже было решено. — Раджаб! — позвал он. — Бери штурвал!
Уступив ему свое место, Таруси ободряюще похлопал его по плечу:
— Держи по ветру! А как увидишь берег, иди прямо к нему. Ну, бог тебе в помощь!
Таруси подошел к борту. Ахмад все это время не сводил глаз с Таруси, но в разговор не вмешивался. Все это словно не касалось его.
Таруси понимал, что, поручая управление катером Раджабу, он тем самым косвенно наносил обиду другим матросам. Но он сознательно выбрал Раджаба, ибо тот был самым опытным моряком. К тому же и по возрасту он был старше всех. А это уже само по себе вызывает уважение. В трудную же минуту это особенно важно, ведь случиться может всякое. Нужно, чтобы все беспрекословно выполняли приказания старшего. Конечно, они все четверо — и Раджаб, и Исмаил, и Рамадан, и Ахмад — прекрасные ребята, преданные ему. Сами вызвались идти с ним ночью в море. Не испугались ни бури, ни шторма. Трудились все на совесть, не покладая рук. Настоящие моряки. Но Раджаб из них все же самый искусный и выносливый моряк, хотя на вид и хлипкого телосложения.
Катер сделал разворот. Все, сознавая, очевидно, важность наступившей минуты, молчали. И вдруг за бортом поднялся фонтан брызг, будто бросили в воду большой камень. Они не сразу даже осознали, что это нырнул Таруси. Еще секунду тому назад они слышали его голос: «Раджаб, так держи!» И вот он уже там, за бортом, в море. Через некоторое время показалась его голова. Он тряхнул ею, откидывая с глаз прядь волос. Потом над волной, будто крылья, стали поочередно взлетать то одна, то другая рука. И с каждым взмахом на гребне волны высовывалось почти по пояс его смуглое тело, которое как будто тоже пыталось взлететь, чтобы, обогнав волны, быстрее достичь кормы качающейся в стороне фелюги.
Моряки следили за ним, затаив дыхание. Как всегда бывает в такие ответственные, напряженные минуты, все молчали, думая об одном и том же. Их сердца были связаны той невидимой нитью, которая протянулась от них к Таруси. Они сейчас были одно целое. Прижавшись теснее друг к другу, плечом к плечу, они стояли у борта, не сводя глаз с маленькой фигурки, то появляющейся, то исчезающей в огромных волнах, но все дальше удаляющейся от катера. Каждого из них переполняли чувства восхищения и преклонения перед истинно великим мужеством человека, который еще несколько минут назад был рядом с ними и одним уже своим присутствием воодушевлял и поддерживал их. Невольно хотелось поделиться этими чувствами друг с другом, сказать что-то важное и значительное. Но все, словно сговорившись, хранили молчание, ибо знали, что нет таких слов, которые могли бы выразить переживаемое ими. Каждый из них будто боялся каким-нибудь неосторожным, банальным словом нарушить величие и торжественность этого молчания. Только оно, полное огромного значения, могло сейчас хоть сколько-нибудь заполнить ту страшную пустоту, которую каждый из них вдруг осязаемо ощутил после того, как Таруси покинул катер, и которая, разрастаясь, становилась все страшнее и невыносимее по мере того, как расстояние между ними с каждой минутой, с каждой секундой увеличивалось. Таруси плыл к фелюге, катер — в противоположную сторону, к берегу. Каждый шел своим курсом, и неизвестно, суждено ли им будет вообще когда-либо встретиться…
Вдруг снова что-то тяжелое плюхнулось в воду, поднимая фонтан брызг. Никто не заметил, как Ахмад, выбросив сначала спасательный круг, прыгнул в воду. Через некоторое время из воды показалась его голова. Помахав рукой своим товарищам, он поплыл за Таруси.
— Ахмад! Вернись! Ты утонешь! Вернись немедленно! — истошным голосом закричал Раджаб.
Голос его прозвучал как вопль отчаяния. Он кричал изо всех сил, пока не сорвал голос. Но и тогда он с мольбой во взоре долго еще беззвучно шевелил губами, упрашивая Ахмада вернуться назад, и, наконец отчаявшись, он еще крепче сжал штурвал в руках, стиснув до боли зубы. Что-то кричали и его товарищи. Но он не слышал их голосов. И уж конечно, не слышал их Ахмад, который все больше удалялся от катера.