Парус и буря
Шрифт:
— А я все-таки не верю. Я знаю, кто так говорит. Наверное, твой приятель Кямиль и его дружки. Ты-то сам, Таруси, тоже, я смотрю, изменил Гитлеру?
— А я ему в верности и не клялся! Меняются времена, меняются и взгляды у людей, Абу Хамид. Гитлер сам себя похоронил в России.
Абу Хамид насупился. Ему не хотелось больше ни о чем расспрашивать. «Зачем только я вышел? — подумал он. — Новостей много. Но ни одной хорошей. Все-то в мире переменилось. А люди-то, люди! Тоже хороши: вчера были за немцев, сегодня — за русских, а завтра — еще за кого-нибудь. Но я останусь верным Гитлеру, даже если его разобьют…»
В кофейню ввалилась группа молодых парней. Они громко поздоровались и заняли столик в самом углу.
— А эти ребята разве не из твоих? — спросил его Таруси.
Абу Хамид,
— А как их зовут?
— Спроси об этом Ибн Джамаля. Он их сюда привел, он, наверное, и знает.
— А-а, раз их привел Ибн Джамаль, значит, они свои, хорошие ребята. А как ты думаешь, они меня знают?
— Конечно, должны знать. Твое имя всем известно, Абу Хамид.
— А Ибн Джамаль когда сам придет?
— Думаю, скоро…
— И радио можно будет послушать? — с волнением в голосе спросил Абу Хамид.
— Пожалуйста, Абу Хамид. Радио, как всегда, в твоем распоряжении. Слушай сколько хочешь.
— Ты поистине благородный человек, Таруси. Если бы не ты, мне и делать бы нечего было в этом городе!
— Как же так? А твоя лавка?
— Давно я уже ее не открывал. Забыл уж туда дорогу.
— Э-э, да я смотрю, ты совсем потерял почву под ногами, Абу Хамид, — с искренним сочувствием произнес Таруси. А сам подумал: «Какая, в сущности, несправедливость! Газеты пишут о каком-то учителе, о студенте, которые подозреваются в сочувствии Гитлеру. А вот об Абу Хамиде, который из-за Гитлера даже о своей лавке забыл, нигде ни слова…»
В кофейню вошло несколько человек. Среди них Ибн Джамаль и еще кое-кто из старых знакомых Абу Хамида. Тот сразу встрепенулся и, протянув им навстречу руки, радостно воскликнул:
— Привет истинным арабам!
ГЛАВА 11
Таруси не слушал, о чем говорили Абу Хамид и его друзья. Их голоса заглушали дальние раскаты грома и все усиливающийся грохот бьющих о скалы волн. Такой шторм бывает не так уж часто. Вспыхнула ярко молния, будто гигантская спичка чиркнула по отсыревшему краю неба, и тут же потухла, с оглушительным треском переломившись пополам. Забарабанил дождь. Завыл ветер. И вдруг, на этот раз над самой головой, что-то вспыхнуло и загромыхало, словно сам небосвод с грохотом обрушился на грешную землю. Синие язычки пламени на мгновение просунулись в щели двери и сразу погасли. Задрожали, заскрипели подпорки и стены кофейни. Ветер сорвал тент и, подхватив его, поволок по земле к обрыву.
— О аллах, спаси тех, кто в море! — невольно вырвалось у Таруси.
Он не мог сидеть спокойно. Нервы были напряжены. Мысли и чувства его были взбудоражены бурей. Он прильнул к помутневшему рябому стеклу и весь сжался, напрягся, будто этот шторм застал его не в кофейне, а в открытом море.
Город, казалось, тоже испуганно затих, прислушиваясь к буре. Но жизнь в нем шла обычным чередом. Светились окна домов. Кто-то грелся у камина, задум чиво глядя на прыгающие язычки пламени. Кто-то не спеша тянул из стакана горячий чай. Школьники, сидя на циновках, поджав под себя ноги, уткнулись носом в свои учебники. Женщины, как всегда, хлопотали у очагов или суетились, накрывая на стол. В домах побогаче коротали вечер в натопленных гостиных за игрой в карты или за неторопливой беседой о причудах и капризах погоды. Кто победнее завалился уже, наверное, спать, укрывшись с головой одеялом. Сидят люди, хотя меньше, чем обычно, и в кофейнях, и в ресторанах, и в кино. Каждый на свой манер и в силу своих возможностей старался отгородиться от бури толстой стеной или теплыми одеялами, едким табачным дымом или ароматным паром кофе, учебниками или экраном кинотеатра. В городе это сделать, конечно, легче, чем в открытом море или даже на берегу. Зимой берег, как оголенное под дождем дерево, кажется уныло-сиротливым и безжизненным. Не видно ни влюбленных парочек, назначающих обычно тут свидания, ни праздношатающихся гуляк, ищущих на берегу каких-либо приключений, ни накрашенных девиц, бросающих на прохожих мужчин недвусмысленные взгляды, ни городских кокеток, выходящих показать друг другу, и в первую очередь мужчинам, свои наряды, ни молодых матерей с детскими колясками, ни сидящих за столиками под открытым небом седеньких старичков, вспоминающих за чашкой кофе давно прошедшую молодость.
Набережная сейчас пустынна и безлюдна. Только изредка пройдет, согнувшись, возвращающийся с лова рыбак или пробежит, нигде не задерживаясь, запоздавший моряк. Даже дома на набережной будто отвернулись от моря, наглухо закрыв ставнями окна и двери балконов. Да и многие моряки и рыбаки сами изменяют морю в зимнее время, предпочитая отсиживаться в жилищах, которые они снимают в тесных и темных кварталах, подальше от берега. Лишь две скромные кофейни «Асафири» и «Шанта» сохраняют зимой верность берегу, хотя и они недосчитываются многих своих постоянных посетителей. Жизнь зимой в них еле теплится, как те тусклые огоньки в качающихся под потолком мутных лампах. И только в гостинице «Казино», словно крепость возвышающейся у самого берега моря, жизнь бьет ключом. Здесь зимними вечерами собирается избранная публика — местные богачи, помещики, отцы города и их приближенные. Они играют в бридж, покер, обсуждают события, улаживают свои дела. Иногда в просторных залах гостиницы на нижнем этаже устраиваются балы, музыкальные вечера. Ну а в номерах гостиницы, за спущенными шторами, происходит такое, о чем можно узнать, только когда все завершается очередным шумным скандалом.
А летом на набережной трудно протолкнуться. Кажется, весь город устремляется к берегу — и женщины, и мужчины, и девушки, и юноши, и старики, и дети. Переполнены кофейни, пляжи, бассейны, парки. Мостовая забита автомобилями, экипажами. Кругом оживление, смех, громкие голоса, шум, гам, толчея.
Сейчас берег словно вымер. Лениво подмигивает на мысу одноглазый маяк — сверкнет глазом в темноте и опять его закроет, словно силится, да никак не может уснуть. Неистовствуют только волны, которые с шумом бросаются на скалы и, не добившись от них ничего, в бессильной злобе откатываются назад, угрожающе рокоча, чтобы снова и снова с еще большим остервенением напасть на многострадальный берег, обливающийся под их ударами солеными слезами.
Грохот волн тревожной болью отзывается в сердцах матерей и жен моряков, которых шторм застал в море. Как всегда в ненастную погоду, многие под завывание ветра уснут сегодня раньше обычного. Но ни одна из этих женщин не сомкнет глаз, тревожась о своем сыне или муже, который сейчас неведомо где вступил в смертельную схватку со штормом. Недаром ведь люди говорят: «Моряк уходит в море умирать, ступил на берег — родился опять».
Женщины в страстной молитве просят аллаха вернуть моряков живыми и здоровыми. Вместе с ними, беззвучно шевеля губами, повторяют эти молитвы их дети. Даже те, которые лежат еще в колыбели и не умеют говорить, своими не по-детски серьезными, испуганными глазенками молят о том же. Проходят минуты, часы, а моряки все не возвращаются. И нет от них никаких вестей. Что же с ними могло случиться? Где они? Куда их отнесло? Когда они вернутся? И вернутся ли?
Беспокойство растет все больше и больше. Оно постепенно переходит в тревогу. Тревога перерастает в страх. Охватывая все существо, страх сжимает горло, душит и наконец выливается слезами. В оцепенении женщина сидит перед окнами и, затаив дыхание, ждет стука в дверь. Не появится ли на пороге наконец тот, кого она ждет. Или вместо него постучится вдруг черная весть о его смерти, и в боли сожмется тогда сердце многострадальной женщины, которая каждый день, отправляя мужа в море, вверяет ему не только свои надежды, но и судьбу своих детей. Сколько раз приходится вот так ожидать этого возвращения, пристально всматриваясь в окно и прислушиваясь к каждому скрипу двери, или выбегать на улицу с обращенной к аллаху страстной мольбой, чтоб он вернул мужа домой живым и здоровым.
Но аллах, как правило, не сразу откликался на эти мольбы. И тогда женщины, чтобы укрепиться в надежде, идут к жене капитана: «А может быть, у нее есть какие-либо вести?»
— Не волнуйтесь! — успокаивала жена Рахмуни собравшихся матросских жен. — Раз Рахмуни с ними, бояться нечего. Он в море бывает больше, чем на суше. Уходил и в шторм, и в бурю, и всегда возвращался невредимым. А вместе с ним живыми и здоровыми возвращались и все моряки. Будет аллах милостив к ним и на этот раз. Помяните мое слово!