Паруса, разорванные в клочья. Неизвестные катастрофы русского парусного флота в XVIII–XIX вв
Шрифт:
— Разумеется, для внутреннего плавания двумя офицерскими вахтами я бы вполне удовлетворился, — выговаривал он местному адмиралу. — Но для путешествия по морям Ледовитому и Немецкому (Северному. — В.Ш.) того явно недостаточно.
Адмирал особо не возражал:
— Сколько требуется?
— Десяток толковых офицеров, — без долгих раздумий ответил Трескин.
— Да этак ты у меня последних выгребешь! — развел руками командир порта. — Дам, сколько смогу! За остальное не взыщи, у самих с этим туго, знаешь!
Слово свое адмирал сдержал, и перед отходом на «Ингерманланд» прибыли сразу
23 июля Трескин провел предпоходовый смотр. Тогда же прибыло пожелать доброго пути кораблю местное начальство. В кают-компании распили шампанское на легкую дорогу и поставили свечи к образу Николая Угодника. Офицеры, как полагается, переоделись из сюртуков в вицмундиры. На борт подняли все гребные суда.
24 июля поутру отец Василий отслужил молебен, после чего Трескин дал команду к съемке с якоря. Ровно в полдень 74-пушечный линейный корабль «Ингерманланд» вступил под паруса и при попутном ветре взял курс к берегам далекого Финского залива. Под дубовым форштевнем круто вскипала беломорская волна.
Первые дни погода явно благоприятствовала мореплавателям. Ветер был свежий и ровный. Ярко светило летнее солнце. «Ингерманланд» как флагман отряда судов шел под одинарным вымпелом. Следом за ним белели парусами транспорты «Волга» и «Тверца». Трюмы судов были заполнены сушеной треской, составлявшей неотъемлемую часть рациона балтийских моряков и весьма ими почитаемой.
Один из участников плавания на «Ингерманланде» впоследствии вспоминал об этих первых днях похода: «Быстро, под всеми парусами понеслись по волнам Белого моря. Недолго видели мы удалявшиеся берега Архангельска, и, хотя сильно поднимала их рефракция, взошедшее солнце лишило нас зрелища их. Настала морская жизнь и потекла своим строгим порядком. Прекрасная погода и по временам открывавшийся западный берег Белого моря удерживали многих на верхней палубе. Все любовались ходом корабля и новыми переменными видами».
Команда согласно расписанию занималась парусными да артиллерийскими учениями. Пассажиры отдыхали, прогуливались по палубе, знакомясь друг с другом и коротая время в приятных беседах. И если при этом старики вели промеж себя разговоры серьезные да политические, то молодежь откровенно радовалась солнцу, морю и легкому ветру.
Но на палубе «Ингерманланда» рождались не только приятельство и дружба. Вскоре разве что слепой мог не заметить, что лейтенанты братья Назимовы уже не просто увлечены, а по-настоящему влюблены в очаровательных дочерей полковника Борисова. В свою очередь девушки отвечали молодым людям полной взаимностью. Когда днем один из братьев заступал на вахту, его возлюбленная как бы нечаянно прогуливалась неподалеку, глядя со стороны на ловкость и умение своего избранника. Наблюдательная Марья Давыдовна Трескина уже через несколько дней шепнула:
— Готовься, Павлуша, по приходе в Кронштадт еще две свадьбы справим!
— Откуда, Маша? И сразу две?! — изумленно посмотрел на нее муж.
— На всем корабле, наверное, один ты и не знаешь, что твои лейтенанты Назимовы уже просили руки у Надежды и Софьи Борисовых! — пояснила супругу Марья Давыдовна.
— Надо же! — еще более изумился капитан «Ингерманланда», — Такое и нарочно не придумаешь!
— Будет тебе, — замахала руками довольная произведенным на мужа эффектом капитанша. — Братья Назимовы — люди весьма порядочные и благонравные, а дочери у Василия Михайловича Борисова просто прелесть. Это будут не пары, а одно загляденье! Я так Василию Михайловичу и сказала!
— А он-то что? — вздохнув, поднял на жену глаза Трескин.
— Что, что! — развела та руками. — Известное дело, за голову схватился! Ну ничего, никуда не денется, смирится!
— И везде-то ты успеваешь! — закончил разговор Трескин. — Мне наверх пора, спи!
Вечером в кают-компании за самоваром уже всеми обсуждался вопрос о помолвке братьев Назимовых с сестрами Борисовыми. Сам старик Борисов, довольный неожиданным поворотом в судьбе дочек, молча попивал чай с блюдца. На вопрос Марьи Давыдовны, благословит ли он своих дочерей под венец, полковник согласно кивнул:
— Им жить, их и выбор! Я ж им счастья желаю!
Капитанша перекрестилась:
— Дай-то Бог счастья да деток вашим девочкам!
На другом конце стола шел разговор иной. Лейтенант Дмитрий Сверчков с молодой женой мечтали о будущем своего ребенка.
— Вот видишь, Митя, — выговаривала лейтенанту Олимпиада. — Ты ведь не хотел меня брать в это плавание, а как все чудесно получилось, как здесь хорошо и весело!
Сверчков огляделся. Разбившись на небольшие группы, офицеры и пассажиры играли в карты и шутили. Тихо трещали нагоревшие свечи. В дальнем углу мичманы Володя Греве и Митя Лесли, дурачась, в четыре руки барабанили по клавишам пианино «Собачий вальс». Ближе, уже в кругу более солидном, лейтенантском, обсуждались вопросы серьезные. Спорили, как всегда, о флотском переустройстве.
— Ни дать ни взять — великосветский салон! — усмехнулся Сверчков.
Затем поцеловал жену в щеку:
— Дай бог, чтобы погода и далее нам благоприятствовала. Тогда и вправду не переход, а прогулка по водам получится!
На исходе пятых суток плавания корабельный штурман Воронин доложил Трескину:
— Так что, Павел Михайлович, прошли мы семьдесят второй градус северной широты. Вступаем в моря полярные!
— Ясно! — кивнул капитан. — Что барометр?
— Быстро падает! — озабоченно сообщил штурман. — Не иначе, к ненастью!
Трескин поднял голову. Вымпелы, до того лишь слегка развевавшиеся на ветру, туго вытянулись во всю свою многометровую длину.
— Да, ветерок крепчает, — нахмурился капитан. Он повернулся к вахтенному лейтенанту: — Приготовьте корабль по-штормовому! Да проследите, чтобы пушки на качке не сорвало!
К полудню следующего дня хлесткий зюйд-вест уже вовсю трепал верхушки волн. Резко усилилась и качка. «Ингерманланд» с каждым часом все больше и больше зарывался в пенные волны.
Свободные от вахты люди теперь отлеживались в койках. Укачавшиеся пассажиры не вставали вообще. Чтобы никого не смыло за борт, Трескин распорядился натянуть вдоль всего корабля штормовые веревки-леера, за которые можно было бы в случае нужды ухватиться.
Исчезло солнце. Небо быстро затянуло свинцово-черными тучами, грянул дождь.
Так среди непогоды день за днем линейный корабль пробивался вперед. Через несколько суток болтанки «Ингерманланд» попал в полосу туманов и окончательно потерял маячившие до того на горизонте транспорты. Теперь лишь изредка слышался едва доносившийся откуда-то издалека хриплый звук туманного рога, извещавший соплавателей, что на борту судна все живы и продолжают свой нелегкий путь.