Паруса смерти
Шрифт:
— Так вы хотите сказать, что они бежали только потому, что желают венчаться по римскому обряду?
— Я ничего не хочу сказать, кроме того, что уже сказал. А к падре Аттарезе неплохо бы присмотреться повнимательнее. Насколько я могу судить, он скрытно, осторожно, но весьма упорно противодействует вам на Тортуге. Католиков на острове большинство, и духовную власть над ними имеет именно он. Пока все спокойно в Старом Свете, тихо и у нас. Но стоит открыться военным действиям, он сможет принести немалый вред, ибо в глубине души не может не сочувствовать своим единоверцам, плавающим под пурпурно-золотым католическим флагом короля Испании. Он больше, чем кто-либо другой, заинтересован в том, чтобы внести раскол в семью губернатора Тортуги. Он лишит вас дочери, причем под самым благовидным предлогом. А все знают, что для вас Женевьева.
— То, что вы говорите, капитан, сильно смахивает на горячечный бред, но вдруг вы правы?
— Надо что-то предпринять.
— Что? По вашему лицу я вижу — кое-какие мысли у вас уже есть.
— Надобно пресечь его вредоносную деятельность на нашем острове.
— Как же это сделать, ведь ничего не доказано на что я могу опираться, кроме ваших слов?
— Доказательства я вам добуду. Неопровержимые. А пока следует помешать ему в том деле, что он наметил на самое ближайшее время. То есть бракосочетанию мадемуазель Женевьевы с капитаном Шарпом. В данном случае протестантский храм предпочтительнее католического. Я думаю, что ирландец достаточно разумен, чтобы согласиться с этим утверждением. Причем хлопоты по этому делу я готов принять на себя. Я немедленно отправлюсь на встречу с падре Аттарезе. Если вы, конечно, дадите мне такое повеление.
— Повеление-то я вам дам, но в вашем тоне отчетливо звучит претензия на что-то большее.
— Ваша проницательность всегда восхищала меня. Для того чтобы результативно шантажировать этого хитрого и лукавого человека, мне потребуется письмо от вас.
— Что еще за письмо?
— Просто бумага с вашим личным губернаторским вензелем, а в бумаге будет написано, что мне предоставляются особые полномочия для расследования некоего дела, имеющего государственное значение. Можете не опасаться, во вред вам или Франции, Боже упаси, я эту бумагу не употреблю. Более того, я немедленно верну ее вам, как только моя миссия будет окончена.
Губернатор позвонил в колокольчик и велел лакею принести бумагу и перо.
— Как, вы говорите, должен выглядеть этот текст?
Падре Аттарезе поливал герани, украшавшие подоконник большого сводчатого окна в его комнате. Увидев капитана Олоннэ, неторопливо приближающегося к дому, он расстроился. Вид закоренелого грешника, входящего под церковные своды, должен был бы обрадовать пастыря, но не обрадовал. Тем не менее он встретил его самым любезным выражением, которое мог сообщить своей острой сморщенной физиономии.
Служка внес на серебряном подносе две чашки дымящегося шоколада и тонкогорлый кувшин с ключевой водой.
— Так пьют шоколад испанцы, — заметил Олоннэ, занимая предложенное кресло.
Хотя в этой фразе не было ничего, казалось бы, особенного, падре почувствовал резь в желудке.
— Испанцы научились этому обычаю у мавров, — зачем-то стал оправдываться старик и тут же мысленно выругал себя за это.
Олоннэ широко улыбнулся:
— Пусть так, во всяком случае, я явился сюда не для того, чтобы дискутировать на кулинарные темы.
— А какие темы вы собираетесь подвергнуть дискуссионному исследованию?
Капитан отхлебнул шоколада:
— Горячий.
— Можно подождать, пока остынет, — тихо заметил старик. Резь в желудке все усиливалась.
— Не будем мы ничего ждать, нет у нас вечности в запасе. Я вам сейчас расскажу о кое-каких своих наблюдениях, а мы потом вместе обсудим, что нам делать дальше.
Падре с трудом собрался с силами и глухо пробормотал:
— Ну что ж, попробуем.
— По моему разумению, падре, вы шпион. Разумеется, шпион испанский. Ибо никаких других здесь быть просто-напросто не может.
Падре усмехнулся; хотел иронически, но получилось как-то саморазоблачительно:
— Бред!
— Сами знаете, что нет. Я долго за вами наблюдаю. Вы человек умный и хитрый, сами вы ничего не предпринимаете лично. У вас много помощников. Я разглядел. Они не так хитры и скрытны, как вы, кроме того, они вынуждены что-то делать, а значит, как-то себя обнаруживать.
— Это все общие слова. С таким же успехом вы смогли бы обвинить в шпионаже любого другого человека на острове.
Олоннэ снова попробовал отхлебнуть шоколада:
— Все еще горячий.
— Наберите сначала в рот немного холодной воды, а потом осторожно отхлебывайте.
— Если я наберу воды, мне трудно будет разговаривать. Итак, вы говорите, что мои подозрения беспочвенны?
— Более чем.
— Ладно, я назову вам несколько имен. Леконтель, рыботорговец. Мишо, работорговец, большой негодяй и весьма уважаемый прихожанин. Гужо…
Падре тоже взял в руки чашку, но ему было явно не до шоколада.
— Можно называть любые имена, но…
— Шика.
— Проститутка, причем мертвая, господин Олоннэ. Кроме того, есть все основания подозревать, что она умерла не своей смертью.
Аттарезе думал, что нашел способ перейти в контратаку, но он глубоко ошибался.
— Вы намекаете, что я ее убил?
— Намекаю.
— Вы правы, я это сделал, мне пришлось это сделать, чтобы спасти честь одной молодой особы из хорошей семьи. Но интересно не то, от чего умерла эта мужелюбивая дура. Занимательно то, что она сказала мне перед смертью. Вы, наверное, уже позабыли, что такое женщина в постели, а я вам напомню: то, что она способна скрывать под воздействием самой жестокой пытки, она легко выдает, оказавшись в волнах страсти. Вы меня понимаете?
Падре молчал, раздувая бледные ноздри.
— После того что она мне поведала, у меня словно глаза открылись. Все мелкие наблюдения и подозрения слились в одну живую, логичную картину.
— Вы можете говорить все что угодно, вам все равно ничего не доказать.
Олоннэ встал, потянулся, несколько раз присел, разминая ноги.
— Ну вот, главное состоялось.
— Что вы там болтаете, господин капитан?!
— Вы ведь только что признались, что мои подозрения справедливы.
Падре заставил себя глотнуть шоколаду, а потом и допить всю чашку.