Пасхальный парад
Шрифт:
Ощущения потертости и мокроты навели ее на мысль о кровотечении, но больше ее пугала другая мысль: что у них друг для друга не найдется слов. О чем после такого можно говорить? Когда они снова оказались под фонарем, она спросила, не испачкалось ли платье. Аккуратно надев фуражку солдата экспедиционного корпуса, он отстал от нее на шаг для лучшего обзора.
— Не-а, все в ажуре, — сказал он. — Даже от травы следов не осталось. Как насчет солодового напитка?
На Таймс-сквер, куда он привез ее на такси, они выпили за уличной стойкой по большому стакану солода с шоколадом, не произнеся при этом ни
— Готово? — Он утер рот и, взяв ее под локоток, вывел на людное место. — А теперь скажи, где ты живешь, мы спустимся в метро, а там уж как-нибудь разберемся.
Навстречу им попадались какие-то уродцы, словно из горячечного бреда: ухмыляющийся морячок в очочках, пьяный негр в малиновом костюме, бормочущая старуха с грязными, набитыми всякой дрянью пакетами, по два в каждой руке. Она увидела на углу железный мусорный контейнер и едва успела к нему подбежать. Он подошел сзади, чтобы подержать ее за руки, но она отмахнулась: через этот унизительный кошмар надо было пройти в одиночку. Когда спазмы, включая последние, сухие, прошли, она достала из сумочки салфетки и вытерла губы, но привкус отторгнутого шоколадного солода в горле и в носу остался.
— Эмили, ты в порядке? — спросил он. — Может, воды?
— Спасибо, не надо. Я в порядке. Извини.
В вагоне поезда скоростной транзитной ветки он хранил молчание, разглядывая объявления или лица сидящих напротив пассажиров. Даже если бы она знала, как завести разговор, в вагоне стоял такой грохот, что им пришлось бы кричать. Вдруг ее пронзила совсем страшная мысль: после того как ее вырвало, он не захочет поцеловать ее на прощание. После метро приятно повеяло свежим ветром, но их молчание продолжалось всю дорогу до Вашингтон-сквер и дальше, примерно до того места в парке, где они сегодня познакомились.
— Где твой дом, Эмили?
— До дома меня провожать не надо. Попрощаемся здесь.
— Ты уверена? С тобой будет все в порядке?
— Конечно. Все хорошо.
— Тогда ладно. — Ее опасения подтвердились: он легонько сжал ей плечо и чмокнул в щечку. — Ну, будь здорова.
Только когда она обернулась, чтобы проводить глазами его удаляющуюся спину, до нее дошел весь драматизм ситуации: они не обменялись адресами, не пообещали писать друг другу, она даже не была уверена в том, что правильно запомнила его фамилию.
Пуки уже лежала в постели.
— Эмми? — крикнула она из спальни. — Ну как тебе кино?
Спустя неделю, в десять утра, зазвонил телефон. Пуки взяла трубку.
— Да… Добрый день… Он — что? О господи… Когда?.. Понятно… Боже мой… боже мой…
Повесив трубку, она сказала:
— Дорогая, твой отец умер сегодня утром.
— Умер?
Эмили присела на скрипучий стул, сложив руки на коленях. В тот момент она не испытала ничего, и это навсегда отложилось в ее памяти.
Пуки еще несколько раз повторила «О господи», словно давая себе время осознать случившееся, а затем начала плакать. Успокоившись, она уточнила:
— Это была пневмония. Он проболел неделю, врач уговаривал его лечь в больницу, но ты же знаешь папу.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ну, ты знаешь. Дома виски, сигареты. Вчера он все-таки лег в больницу, но было уже поздно.
— Позвонил врач?
— Миссис Хаммонд. Ну, ты знаешь. Ирэн Хаммонд, друг твоего отца.
Нет, Эмили не знала. Она никогда не слышала про Ирэн Хаммонд, и сейчас, подумав о том, что эта женщина, возможно, была для него больше чем другом, она впервые что-то почувствовала. Даже не печаль, скорее сожаление.
— Боюсь звонить Саре, — сказала Пуки. — Она всегда была папиной дочкой.
По их разговору нетрудно было понять, что Сара отреагировала мгновенно и очень остро. Но если старшая сестра была папиной дочкой, то чьей дочкой была она, Эмили?
В морге лежал пятидесятишестилетний розовощекий и красногубый Уолтер Граймз. Он выглядел значительно моложе своих лет, и Эмили старалась на него не смотреть. Сара же поцеловала покойника в лоб, а Пуки прямо в губы, что заставило Эмили содрогнуться.
Ирэн Хаммонд оказалась стройной миловидной женщиной за сорок.
— Я столько о вас слышала, девочки, — сказала она и то же самое повторила, пожимая руку Тони Уилсону. Потом снова повернулась к Эмили. — Ваш отец так радовался вашей стипендии.
В крематорий, находящийся где-то в Уэстчестерском графстве, они ехали в лимузине вслед за катафалком: Сара и Тони на откидных местах, Пуки и Эмили сзади. За ними следовали Ирэн Хаммонд и те из родственников покойного, что смогли приехать с севера штата, а также сотрудники газеты «Нью-Йорк сан».
Никакой особой церемонии в часовне не было. Электроорган сыграл несколько тактов, усталого вида мужчина прочел пару общих молитв, гроб сняли с постамента, и на этом все закончилось.
— Подождите! — сказала Сара, когда все вышли наружу.
Она быстро вернулась на свою скамью, чтобы в одиночестве пережить последний всплеск рыданий. Ей как будто не хватило нескольких дней скорби, и вот сейчас ее опущенное долу лицо и плечи должны были содрогнуться в последний раз.
А Эмили так и не прослезилась. Эта мысль беспокоила ее всю обратную дорогу, и ладонь, засунутая между щекой и дребезжащим оконным стеклом лимузина, словно должна была разбередить слезные железы. Она пробовала шептать про себя «папочка», закрывала глаза и пыталась представить его лицо — ничего не помогало. И вдруг, при одной мысли, что, хотя она и не была папиной дочкой, он называл ее крольчонком, у нее перехватило горло и слезы сами потекли. Мать наклонилась и сжала ей руку. Но кого Эмили оплакивала? Отца или Уоррена Мэддока, он же Мэддокс, которого должны были перебросить из Южной Каролины в экспедиционный корпус?
Впрочем, ни того ни другого. И как только до нее дошло, что это все ложь, ее слезы тут же высохли. Как всегда, она оплакивала самое себя — бедную, утонченную Эмили Граймз, которую никто не понимал и которая ничего не понимала.
Глава 4
В течение трех лет Сара произвела на свет троих сыновей, чей возраст Эмили всегда вела от своей учебы: «Тони-младший родился, когда я была на первом курсе, Питер — когда я училась на втором, а Эрик — когда я заканчивала третий».