Пасхальный парад
Шрифт:
— Ах, какая прелесть! — восклицала она после любой его остроты и разражалась горловым смехом, кокетливо прижимая средним пальцем верхнюю губу, дабы скрыть усадку десен и плохие зубы.
Хотя Эмили на самом деле находила это забавным — не столько что он говорил, сколько как, — показной энтузиазм Пуки вызывал у нее чувство неловкости. К тому же юмор Джеффри Уилсона во многом зависел от странной подачи: его сильный английский акцент усугублялся некой проблемой с артикуляцией — можно было подумать, что он перекатывал во рту бильярдный шар. Его жена Эдна, пухленькая и приятная в общении,
По настоянию матери Эмили всегда участвовала в посиделках с Уилсонами — пока взрослые болтали и смеялись, она тихо сидела в сторонке, поклевывая соленые крекеры, хотя предпочла бы проводить время с Сарой и Тони — мчаться в этом необыкновенном автомобиле с развевающимися по ветру волосами, бродить с ними по пустынному пляжу, а потом, вернувшись в Манхэттен, сидеть в баре «У Анатоля» в отдельном кабинете и слушать пианиста, напевающего их любимую песню.
— У вас с Тони есть песня? — спросила она как-то у сестры.
— Песня? — Сара в спешке красила ногти, так как за ней через пятнадцать минут должен был зайти Тони. — Ему нравится «Очарован, озадачен», а мне «И всё это — ты».
— Вот как! — сказала Эмили. Теперь она могла положить свои фантазии на музыку. — Обе хорошие.
— А знаешь, что мы делаем?
— Что?
— Перед тем как выпить, мы соединяем руки… я тебе покажу. Осторожно — ногти! — Она продела кисть под согнутым локтем сестры и поднесла к губам воображаемый бокал. — Вот так. Красиво, да?
Еще бы! Все, что было связано с новым романом Сары, было слишком, невыносимо красивым.
— Сара?
— Мм?
— Ты пойдешь с ним до конца, если он тебя об этом попросит?
— В смысле — до брака? Эмили, не болтай глупости.
В общем, это не был полноценный роман из тех, что ей довелось прочитать, но то, что он красив и даже очень, сомнению не подвергалось. Вечером после этого разговора Эмили долго лежала в горячей ванне, а когда вылезла и вытерлась насухо, то застыла голая перед зеркалом, пока вода медленно уходила в слив. Похвастаться грудью она не могла, поэтому пришлось сосредоточиться на плечах и шее. Она надула губки и слегка приоткрыла рот, как это делали в кино девушки перед поцелуем.
— Какая же ты хорошенькая, — произнес за кадром некто с английским акцентом. — Много дней и недель я собирался с духом, чтобы сказать тебе это, но больше молчать не в силах: я люблю тебя одну, Эмили.
— Я тоже люблю тебя, Тони, — прошептала Эмили, и вдруг соски у нее стали твердеть на глазах. Где-то вдали оркестр заиграл «И всё это — ты».
— Позволь я тебя обниму, чтобы уже никогда не выпускать из объятий.
— Ах! — выдохнула она. — Ах, Тони!
— Ты мне нужна, Эмили. Ты пойдешь… пойдешь со мной до конца?
— Да. Да, Тони. До конца, до конца..
— Эмми? — раздался из-за запертой двери голос матери. — Ты торчишь в ванной уже битый час. Чем ты там занимаешься?
На Пасху Саре в офисе выдали взятое напрокат дорогое платье из тяжелого шелка, в каких, по рассказам, щеголяли перед войной китайские дамы света, и соломенную шляпу с широкими полями. Ей дали задание смешаться с модной толпой на Пятой авеню, а фотограф из отдела по общественным связям должен был ее пощелкать.
— Дорогая,
В ответ Сара нахмурилась, что сделало ее еще привлекательнее.
— Сдался мне этот пасхальный парад, — проворчала она. — Мы с Тони собирались сегодня поехать в Амагансетт.
— Ну, полно, — успокаивала ее Пуки. — Это отнимет у тебя какой-то час или два. Тони с удовольствием подождет.
Тут пришел Тони.
— Ну, знаете ли. Высший класс. — Он долго разглядывал Сару, а потом сказал: — Слушай, есть идея. Пять минут подождешь?
Они слышали, как он затопотал вверх по лестнице, аж дом затрясся, а когда вскоре вернулся, на нем были английская визитка, развевающийся эскотский галстук, пепельно-серый смокинг и брюки в полоску.
— О, Тони, — выдохнула Сара.
— Некогда отгладить, — сказал он, встряхивая кистями, чтобы выскочили из рукавов манжеты, и поворачиваясь, на радость дам, и так и этак. — И хорошо бы еще серый цилиндр, ну да и так сойдет. Готова?
Эмили и Пуки, стоя у окна, смотрели, как открытый автомобиль взял курс на север, — Тони на мгновение оторвался от руля и одарил их улыбкой, а Сара, придерживая одной рукой шляпу, другой помахала им на прощание, — и через несколько мгновений скрылся из виду.
Фотограф сделал свое дело отлично, как и редакторы ротограверного отдела «Нью-Йорк тайме». Снимок напечатали в ближайшее воскресенье в числе прочих, производивших куда меньшее впечатление. Сара и Тони улыбались друг другу под апрельским солнцем на фоне деревьев и дальнего угла отеля «Плаза» — сама идиллия.
— Я могу взять в офисе глянцевые фотографии восемь на десять, — сказала Сара.
— Чудно! — воскликнула Пуки. — Возьми побольше. И надо запастись газетами. Эмми, возьми у меня в сумочке деньги и купи в киоске еще четыре экземпляра. Нет, шесть.
— Я не унесу столько.
— Унесешь, не сомневайся.
Отправляясь за газетами, Эмили могла испытывать раздражение, но при этом она осознавала важность поручения: экземпляров должно было быть много. Такая фотография в рамке — это на все времена.
Глава 3
Молодые поженились осенью 1941-го в скромной епископальной церкви, которую выбрала Пуки. Свадьба, по мнению Эмили, удалась, не считая того, что платье, которое ее, как подружку невесты, заставили надеть, словно нарочно привлекало внимание к ее маленькой груди и что ее мать всю церемонию проплакала. Пуки не пожалела денег на собственное платье и роскошную шляпку модного в тот сезон цвета «убийственно-розовый» и много дней подряд угощала всех, кто готов был благосклонно ее выслушивать, сомнительной шуткой. «Представляете подпись в газете? — Тут она заранее прижимала средним пальцем верхнюю губу. — Мать невесты была в „убийственно-розовом“!» Во время свадебной вечеринки она хорошо набралась, и когда Джеффри Уилсон пригласил ее на танец, она захлопала ресницами, а потом томно упала в его объятья, как будто это он, а не его сын был вылитый Лоренс Оливье. На его лице изобразилось смущение, он попытался высвободиться, но она прилипла к нему, как слизень.