Пасмурный лист(сб.)
Шрифт:
– Уже умерла. Да и не жалко. Хлам, пустословие.
Сергей Сергеич преувеличивал. Ему немножечко жалко было исчезнувшую «оранжевую легенду». Стараясь заглушить в себе это чувство, он спросил:
– Выступала на совещании Ольга Осиповна?
– Голубчик! Вы не слышали ее? Какое горе! Вы многое потеряли. Начала она, словно саблю выхватила из ножен, – блеск! А дальше – ясно, прозрачно, ну, прямо сияние утренней звезды, честное слово!.. Замысел мой – но решетке и о котлах – раскрыла с удивительной силой. И одновременно выдрала нас – меня и Хорева – за уши. Мы немедленно согласились на опыт, а то бы еще месяц или два тянули…
И он пустился разглагольствовать о свете и прозрачности, словно
– И в конце концов хорошо, что я ее полюбил! Кому я мешаю?! Да, это – для меня страдание, но прекрасное страдание. И пусть лучше оно будет, чем не будет. Вы меня, Сергей Сергеич, понимаете? Вам это не кажется пустым набором слов? Вам ведь, теоретически, любовь знакома по мировой литературе?! Ах, как печально, что вы не присутствовали на ее выступлении, какой освещающей перспективы оратор!
– До известной степени лучше, что я не присутствовал на совещании, – сказал, криво улыбаясь, Сергей Сергеич, – не всякий, как вы, может умеренно относиться к своему страданию.
– К любви? По счастливому стечению обстоятельств она вас не коснется.
– Разумеется, не коснется, но все же лучше подальше от заразы… она велика, как глыба…
– Именно глыба, обвал, ха-ха-ха!..
И, смеясь, весь блестящий от смеха и машинного масла, – да еще, захватив по дороге масленку, словно ему еще мало скользкости и гладкости, – Румянцев проводил Сергея Сергеича до дверей котельной.
«Зачем я взял эту ленточку? – с досадой думал Сергей Сергеич. – Все уладилось благополучно: оба опыта начнутся одновременно, семейство Хоревых – счастливо, я по-прежнему шутливый и безвредный дурачина… Ну чего я потащусь к ней с этой ленточкой?»
Однако ленточка тащила его за собою. Вместо института он направился к Ольге Осиповне. Не доходя малость до ее дома, он остановился и опять задумался. Бессонная ночь сказывалась. Томила жажда, глаза слипались, хотелось спать. «Наболтаю опять какие-нибудь глупости», – подумал он и, довольно неожиданно для себя, пошел в достраивающееся здание городской автоматической телефонной станции, где Хорев монтировал электрофильтры собственной конструкции. К удивлению Сергея Сергеича, инженер по телефону высказал горячее желание немедленно увидеть доцента, и еще больше удивился Сергей Сергеич, что инженер оказался очень вежливым, словоохотливым и, почти до приторности, любезным. «Вот оно, какое бывает счастье!» – с легким неудовольствием подумал Сергей Сергеич.
Они обошли все три секции АТС мимо всех четырех тысяч «телефонных точек». Сергей Сергеич имел возможность сравнить пасмурную, низкую котельную – этот желудок предприятия – со светлыми, просторными залами АТС – глазами и ушами предприятий… но Сергею Сергеичу было не до сравнений. Он смотрел на Хорева. Инженер заметно похудел, изменился, его трясло, словно в лихорадке; без того темное лицо его было цвета чернозема… нелегко давалась ему удача!
Инженер провел его в большую комнату. Здесь во всю ширину трех стен стоял какой-то аппарат, отчасти похожий на камин, или на орган, или на то и другое вместе. Инженер сказал, что это «санометр», снаряд для измерения силы звука и, отчасти, для создания ультразвука, позволяющего произвести коагуляцию аэрозолей, то есть слипание частиц, дождевание. Если и все пойдет дальше так же благополучно, завтра, в 11:13 утра будет произведен «эксперимент 27»… между нами?.. Эксперимент – шаткий, а в случае успеха может иметь военное значение… между нами…
– В одиннадцать пятнадцать? – спросил доцент.
– Нет,
И он глубоко, с сожалением, вздохнул.
Ах, это вчерашнее совещание! И в течение всего совещания и сейчас Хореву казалось, что Ольга Осиповна темно и запутанно говорила о решетках и котлах Румянцева – а прозрачно и ясно об «эксперименте.27». Румянцев хотя и благодарил, но по лицу его очевидно, что он ужасно недоволен. Впрочем, человек он благородный – он горячо настаивал, чтобы Хореву дали эти две минуты… «эксперимент 27» требует так много электроэнергии, что в течение двух минут все предприятия, учреждения и дома города будут лишены тока… очень сложна и проводка… а если эксперимент не выйдет… Благородный человек! А надо было говорить об его опытах не так лениво…
– Ну, я вам не буду мешать, – виновато произнес Сергей Сергеич. И он добавил, неизвестно зачем: – Разрешите завтра, после одиннадцати тринадцати, после эксперимента?..
– Если выйдет, если выйдет!.. – почти с отчаянием вскричал инженер.
Да, нелегко ему доставалась удача!
Свою жизнь Сергей Сергеич находил относительно удачной хотя бы потому, что он не запутался во всем происходящем вокруг него. Правда, поворачивался он с трудом, разве только в постели, с боку на бок, с легкостью, но и эта легкость была такая, словно он во сне тащился по глубокой, по колено, осенней грязи. Он опять не спал всю ночь. Встал он с головой, набитой какой-то нудной пылью, как чулан для помещения ненужных вещей. Жена не подала ему повода для брани. Впервые в жизни он назвал ее, всеми глубокоуважаемого педагога, дождевым червем.
– Не вижу здесь ничего обидного, – с невероятно обиженным лицом сказала жена, – дождевой червь вполне полезен._
– Польза пользе рознь, матушка, – сказал Сергей Сергеич и, не допив чаю, отправился на Тургеневскую набережную.
Было десять часов сорок минут утра.
В золотом столбе листьев, возле скамейки восточной формы, напоминающей стихи формы «газель», топтался студент Валерьянов. Вчерашний день он прожил без Сергея Сергеича и – тосковал. Всегда-то он считал себя умеренным и даже равнодушным, а тут – извольте видеть! Тоскует не только по Сергею Сергеичу, но и по этой скамье восточной формы, напоминающей стихи «газель», широкие, просторные, плавные – и пленительные! Ах, как приятны восточные мотивы романтиков и как неприятен реально встающий перед вами романтический мотив! Зачем, например, этому пожилому, сорокалетнему человеку влюбляться в молодую женщину, а ему, молодому студенту, неприятно следить за этой любовью и бояться, что как бы влюбленный не открыл в себе эту любовь? Тоже, нашелся убаюкивающий!
Доцент плюхнулся на скамью. Возле него упал второй столб листьев. Плавно размахивая руками, словно А. Фет – строчками, когда тот в совершенстве овладел трудной формой «газели», доцент сказал:
– Меня глубоко заинтересовал «эксперимент 27». Да, а работа решеток… и котлы… Отсюда, Валерьянов, мы увидим все результаты. – Он вынул портсигар, скрутил папироску, раскрутил ее и, глядя в табак, как в часы, сказал: – Уже одиннадцать. Чертовски бьется сердце, а у вас?
Студент промолчал. Ему хотелось ответить: «Если у меня по каждому опыту, пусть имеющему военное значение даже, будет биться сердце, что оно стоит тогда?» Но сердце у него билось. И смотрел он так же, как и доцент, на небо, на реку, на город.