Пасмурный лист(сб.)

Иванов Всеволод Вячеславович

Хорошо делать свое дело, знать и любить его и не мешать людям в их, может быть, самые важные и ответственные моменты жизни. Как правильно поступила Ольга Осиповна, что заставила доцента уехать к Зеленецким Рытвинам! И каким чутьем обладает врач Афанасьев, сразу понявший ее намерения! И каким пустым, грошевым, какой вздорной и перелетной птицей показал себя в этом событии Сергей Сергеич. «Оранжевая лента»! Боже мой, какая напыщенная чепуха! Ему, видите ли, мало тех чудес, которые совершают на фронте и в тылу наши люди, он захотел еще поставить гору на гору…

Вернулся студент. Смеясь, он сказал:

– А я думал,

вы, Сергей Сергеич, уже грибы вычистили. – Он поглядел в долину и сказал: – Да, красиво! При таком виде и я, пожалуй, не почистил бы грибов.

Тем не менее он вынул ножик и ловко и быстро стал сдирать шкурку с крепких и широких, цвета липы, грибных шляпок.

– Неделю бы здесь прожить, – сказал Сергей Сергеич несколько виноватым голосом.

– На неделю хлеба не хватит, – отозвался студент.

И он вдруг спросил:

– Вы, Сергей Сергеич, по-видимому, предполагали, что оранжевые организмы, возникшие в облаках, – если допустить существование таких организмов, – появились в результате действия газа из шахт и нефтяных скважин, соединенного с городскими аэрозолями? Извините неточную терминологию…

– Что – терминология?! Ваша мысль понятна.

– Тогда не справиться ли нам о составе газа и, вообще, познакомить с вашей гипотезой лаборатории шахт и нефтяных разработок?

– А зачем? Все равно никаких оранжевых организмов нет. И напрасно я вас смутил, Валерьянов.

Доцент достал портсигар, свернул папироску… и сказал, развертывая ее:

– Я ошибался. Инженер Хорев чувствует, ценит и уж никак не обижает свою жену. Разумеется, он и…

– Любит ее, – сказал студент, подвешивая котелок с водой к огню. – Грибы мы обварим разочка три, сольем воду, а там и маслица в них, Сергей Сергеич?

– Да, маслица, – задумчиво ответил доцент.

Студент хлопотал, а Сергей Сергеич все смотрел в долину, точно черпая оттуда утешение. Да, так оно и было! Грусть, словно ветвями прикрывавшая его сердце, сквозисто и трепетно таяла и уходила. Он наполнился пылающим и сладким теплом, несколько отличным от того, каким он горел еще вчера на Тургеневской набережной у Волги.

Студент, испытывая некоторую застенчивость, изредка поглядывал на Сергея Сергеича. «Вот она какая – безнадежная любовь!» – думал он, и ему хотелось иметь так же много лет, как и Сергею Сергеичу, и чувствовать так же, как и он, неотвязную и шальную любовь, – даже и сам не зная о том!.. Помешивая грибы в котелке, студент вспоминал всех своих знакомых девушек, но ни одна из них не была похожа на Ольгу Осиповну… Впрочем, что он знал о ней?

Жадно и свирепо хрустя сухарями, глотая нежно скользкие и живительные куски грибов, студент говорил с грустью:

– Ну, до чего ж этот сухарь едок, до чего ж зло едок!..

И, съев за один присест всю трехдневную порцию сухарей, студент сказал:

– Так я же абсолютно здоров! Мне надо было в лес попасть. Это и есть термометр жизни.

Сергей Сергеич радостно рассмеялся:

– Как вы сказали, Валерьянов? Термометр жизни? Очень хорошо определили. Именно, и вы и я, оба измерили температуру нашего духа. И оказалась – нормальная. Так тому и быть!

Часов в десять вечера они нашли машину врача около больницы. Появился Афанасьев, сутулый, утомленный, «наработавшийся, батенька, до самой макушки». Он сел к рулю и всю дорогу рассказывал о том, как самоотверженно

работают доктора в районных больницах и как трудно добиться от них – «в силу этой самой самоотверженности» – точных данных о их работе.

– Молчат. Я им кричу: «Да говорите же! Страна должна знать!» А они мне: «Страна должна знать о фронте, а мы – тыловые». Все, говорю, одинаковы! Да говорите же!.. – кричал он, наклоняясь к уху Сергея Сергеича, словно тот был одним из районных докторов. – Помимо страны, с меня и Наркомздрав требует.

Избела-желтоватый свет фар освещал фиолетовую дорогу, раскидистые березы, которые казались оснеженными, телегу, студеные глаза коня, трактор с гусеницами, похожими на меховой воротник от клейко приставших комьев глины, темпераментный грузовик, застрявший в канаве, и поблекшего шофера в фуражке, люто сдвинутой на ухо.

Сергей Сергеич слушал, дремал, и, хотя слышал все, что говорит врач, ему снилась «кухта» – рыхлый снежок от испарений и туманов, пристающий к деревьям; снились дороги, какая-то песня, какие-то всадники, поднимающие легкий ветерок, от которого кухта хлопьями валит с деревьев; снилось и детство, отец, бородатый преподаватель естествознания в школе, объясняющий ему, что такое «кухта», откуда и почему она нависла на деревьях так многолико и стооко…

Очнулся он от дремоты уже на заводе, где устанавливались «решетки Румянцева» под «котел Румянцева» производительностью 180–190 тонн пара в час. Сергей Сергеич стоял позади Румянцева, глядя ему в черный, блестящий и мокрый от напряжения затылок. Румянцев, положив на колено лист кальки, что-то объяснял кочегару, одетому в брезентовый лазорево-синий комбинезон и широкую кожаную шапку, слезавшую ему на уши. Голос у Румянцева жгучий, розовый, радостный, и весь он – радостный, жгучий, розовый, так что Сергею Сергеичу несколько неловко стоять возле него: он сам себе кажется прозаичным и мелким. «Решетка» – большое и длинное сооружение, вся так и сверкает жемчужными кнопками, регуляторами с кругами и делениями, искрометными, тесно соприкасающимися колесами, иглистыми валами и колосниковым полотном, которое от угля кажется мохнатым и пушистым. Похлопывая кулаком по этому полотну, Румянцев сказал:

– Семьдесят три решетки в семидесяти трех предприятиях города. – Начертив эту цифру рукой в воздухе, инженер продолжал: – Завтра ровно в одиннадцать пятнадцать утра. Топливо полностью выгорает, шлак механически сбрасывается в бункер – аэрозолей нет!.. И не нужны никакие фильтры и прочее… А главное, вместо пятнадцати кочегаров – один. Из пятнадцати мы освобождаем четырнадцать, штука?

Взяв под руку Сергея Сергеича, он ведет его в свой кабинет. Здесь он садится за стол против Сергея Сергеича и, ласково улыбаясь, смотрит, как тот крутит свою папироску.

– Плохо крутите, – вздохнув, сказал инженер. И, взяв портсигар, он в одну минуту накручивает десятка два папирос. – Курите, пожалуйста.

Сергей Сергеич неловко пыхтит. Он не знает: что ему, раскручивать эти папироски или, черт возьми, закурить? Не знает он, зачем Румянцев пригласил его в кабинет и зачем прислал записку, прося зайти в любое время дня и ночи.

– Бывали вы на Севере? – спросил Румянцев.

– Вам ведь, наверно, известно, что я никогда не выезжал из нашего города, – сконфуженно прошептал Сергей Сергеич, сам не понимая, чего он конфузится.