Пассажир “Полярной лилии”
Шрифт:
— Что же ты там делал?
— Путного мало. Записался в адвокатуру стажером, но в суд и носу не казал. Держал большую машину — знаете, двухтактную, одну из первых моделей.
И все время этот ироничный взгляд, эта подчеркнутая невозмутимость, сбивающая Петерсена с толку!
— А женщина?
— Была моей подружкой. Разводка. Сперва была за Брекманом, рурским стальным магнатом. Теперь, кажется, живет в Египте — вышла за английского то ли консула, то ли посла.
Капитан заглянул через ближайший иллюминатор и увидел, что Эвйен выходит из салона, а Шутрингер, все такой же сонный, допивает оставшихся два полных бокала.
Слова Крулля смутили Петерсена своей несуразностью. Добропорядочный норвежец из средних слоев, он предпочитал не замечать двусмысленных ситуаций, неизбежно возникающих порой в этом мире.
«Почем знать, не лжет ли он?» — успокоил себя капитан.
Тем не менее, украдкой поглядывая на угольщика, он вспоминал первое впечатление, произведенное на него Круллем, и отдавал себе отчет, что в любом случае этот человек не всегда был портовой крысой.
Инстинктивно он перешел на «вы».
— Зачем вы поднялись на мостик?
— Чтобы посмотреть.
— На кого?
— На них Пароход шел мимо заснеженного утеса, огибая красный буй, предупреждающий: «Подводный камень!»
У подножия утеса на несколько секунд мелькнул деревянный домик.
Там, за десяток километров от ближайшего селения, жили люди. А ведь туда нет даже дороги. Голая отвесная скала и клочок земли под нею, где могут прокормиться разве что несколько коз или овец.
Шутрингер в салоне встал, устало потянулся, заметил, что в бокале Петерсена еще оставалась золотистая жидкость, и допил ее.
— Вроде бы пустяки…
Капитан чуть не подскочил от неожиданности, услышав голос Крулля, — такая звучала в нем тоска.
— Что «вроде бы пустяки»?
— Шампанское! Оно у вас не из лучших, но все-таки шампанское. Ладно, вам этого не понять.
Пойду-ка сменю напарника, а то он с меня еще крону потребует. А вам добрый совет, капитан: не лезьте вы в это.
Крулль пошел прочь. Петерсен готов был позвать его обратно, но счел это ниже своего достоинства и выждал, пока угольщик скрылся. Проходя мимо салона, капитан заметил, что там никого нет.
Коридор внизу тоже был пуст, если не считать стюарда: он сидел на своем месте, дежуря до полуночи.
— Вринс?
— Понял, что она не откроет, и ушел.
— Остальные?
— У себя в каютах. Господин Эвйен потребовал бутылку минеральной воды.
Петерсен на мгновение остановился и с досадой почувствовал, что в ногах нет обычной твердости, хоть он и не пьян.
— Угольщик тут не шатался?
— Какой угольщик?
— Не важно. Все в порядке. Кофе мне, как всегда, к половине шестого.
Петерсену показалось, что из каюты Кати Шторм доносится шум, но в присутствии стюарда он не решился пойти и послушать у двери.
Еще через минуту он уже раздевался и вдруг поймал себя на том, что вслух пробурчал:
— Что он хотел сказать?
Капитану не давала покоя фраза Петера Крулля: «А вам добрый совет, капитан: не лезьте вы в это».
Ночью ему приснилось, будто Катя, оказавшаяся женой английского консула, пригласила его танцевать в салоне первого класса трехтрубного пакетбота.
Она неожиданно, при всех, целовала его в губы, а тем временем метрдотель, как две капли воды похожий на Петера Крулля, расхаживал по салону, словно торговец арахисом, и выкрикивал:
— А ну, кому налить? Это же шампанское!
7. День краж
Среда, начавшаяся двухчасовой стоянкой, прошла настолько спокойно, что это не могло не показаться неестественным.
С самого отплытия из Гамбурга Петерсен спал слишком мало, к этому прибавилось вчерашнее шампанское, и он чувствовал себя вялым как физически, так и душевно.
Когда стюард, поднявшись на мостик, доложил, что Катя Шторм больна и останется в каюте, капитан лишь пожал плечами и чаще задымил трубкой.
Вринса он не видел все утро. Правда, на палубе, где мело мелким, как песок, снегом, который словно забивался во все поры, вообще не было ни души.
Пароход приближался к Полярному кругу. Дома на склонах попадались все реже. Трижды за этот день «Полярная лилия» заходила в поселки из десятка домов, где люди в меховых шапках увозили на санях выгруженные с судна ящики и бочонки.
В третьем по счету порту слой снега достигал почти шестидесяти сантиметров, и мальчишки носились на лыжах и коньках.
Небо было серое, море — тоже. Свет исходил, казалось, лишь от ярко-белых гор, вдоль изрезанной линии которых двигалось судно.
К завтраку вышли всего трое: капитан, Эвйен, Шутрингер. Эвйен, приличия ради, произнес несколько фраз, и разговор заглох.
Выходя из-за стола, Петерсен обменялся рукопожатием с неприметным полицейским, который старался как можно меньше показываться на людях.
— Если так будет дальше, ничего больше не случится, и рейс пройдет превосходно! — порадовался Йеннингс. — Убежден, что убийца покоится в Ставангерском порту на глубине в несколько сажень.
Капитан предпочел не возражать.
— Что она делает? — спросил он стюардессу, выходившую с подносами из каюты Кати.
— Лежит на койке лицом к переборке. Почти не ела. Разговаривать не хочет.
Около трех часов, подремав часок, Петерсен поднялся на мостик, где вахту нес Вринс. Молодой человек щелкнул каблуками, но капитан лишь поднес руку к фуражке и обратился к лоцману, вместе с которым плавал уже раз сто, если не больше.