Пассажир
Шрифт:
Осматриваюсь. Мать честная! Вообще все по-другому. Ну почти все.
Точно говорю. Я те места знаю. Тогда только тут, а теперь и там.
Топаю по улице знакомой и незнакомой, по сторонам озираюсь. Сравниваю.
Помнишь серый дом у железки? Ему все хотели охранную грамоту выдать. Памятник архитектуры, истории, один из немногих, который Наполеона с Гитлером пережил. Их пережил, а кого-то не пережил… А там он целехонек и даже отреставрирован. С любовью так.
И вот так со всем. Тут что-то порушили, там сохранили. Тут коробку на свободное место воткнули, там свободное пространство оставили. Чтобы где ходить и чем дышать было.
В остальном все очень похоже. Но только… лучше, что ли?
Представь себе, что ты стал тем, кем хотел в детстве. Не кем получилось, а кем хотел. И так весь город. И сам город стал таким, каким, должен был, наверное. И мир тоже…
Мотя замолчал, одним движением заглотил остывший чай, взглядом уткнулся в донышко чашки, будто пытался что-то рассмотреть на нем, как гадатель на кофейной гуще.
Я подлил горячего чая.
Он какое-то время смотрел на чашку, потом взял ее в руки, поглядел на меня сквозь поднимающийся над ней пар.
Я представлял себе, как лохматый небритый тип в потертой полевой форме вылезает на конечной остановке и идет по улице с раскрытым от удивления ртом. И тот тип, которым был Мотя, оставшийся тогда на бревне ждать автобус из другого мира, совсем не похож на этого — сидящего с чашкой.
— Место, где можно стать тем, кем хочешь, — медленно проговорил Мотя.
— Да? И кем стал ты?
— Археологом, — пожал он плечами, будто других вариантов не существовало.
Я молчал. История, годилась для книги с надписью «фантастика», а никак не для серьезного разговора. Но вот Мотя, совсем не похожий на себя прежнего. По всем признакам, достойный член общества, занятый хорошим делом, а не псих с почти криминальным промыслом.
— Собственно, я за тобой приехал.
— В каком это смысле?
— В прямом. Когда я там понял что к чему… не сразу, конечно, — Мотя усмехнулся. — Почти в осадок выпал. Стать, кем хочешь, если сможешь. Если сам потянешь. Сам, понимаешь? Трудом и талантом. Только ими…
Он снова отхлебнул из чашки. Наверное, ждал, что я скажу. А я думал, что ответить? У Моти все понятно. Места в обществе у него не было. В нормальном. В каком-то другом мире, если это не психушка, он нашел себе общество, и место в нем. А мне-то это зачем?
Я так и спросил. Заодно обрисовал свои перспективы на ближайший год.
Пока рассказывал, Мотя морщился, будто я преподнес ему какую-то гадость и поясняю ее подробности, но не перебивал. Молча дослушал, водрузил бороду на сложенные замком пальцы, уставился на меня взрослый как на маленького, сказанувшего несусветную глупость. Типа, как сказать, чтобы не обидеть?
— Знаешь, старик, — пробубнил он, упираясь подбородком, — это хреново.
— Чего?
— Ты полностью зависишь от этой женщины. Захочет — поднимет. Захочет — опустит. Если я правильно понял, она директриса, потому что ее папа так решил. Решит ее папа что-то в отношении тебя, так с тобой и будет. Чтобы ты не сделал. А кроме колупания в офисе, ты, извини, ничего не умеешь.
— Ни хрена! Я много что умею!
— Ну да, — согласился Мотя. — Только там ты можешь сам все сделать и решить. А тут… — он отмахнулся, будто муху прогонял.
Тут у меня все складывалось лучше не придумать.
— Да ты не бойся, — оживился он. — Сейчас сутками ловить автобус не придется. Я его теперь в морду знаю и примерное время тоже. И он скоро будет.
— Нет, спасибо, — сказал я как можно суше. — Мне как-то в психушку не хочется. Лучше я так поживу. В зависимости. Хотя бы, не от санитаров.
— Думаешь, я чокнулся? — удивился Мотя. — Сейчас… — он поддернул рукав и посмотрел на часы.
Марку на матово-черном циферблате я не узнал, но метки на нем подозрительно походили на тритиевые. Светят всегда, «зарядки светом» не требуют. Дорогое удовольствие.
— Минут пятнадцать есть. Как минимум, — объявил он. — Пойдем, хоть проводишь. Может, когда увидишь, передумаешь?
С чего бы я передумал? И провожать-то этого психа желания не было, а не то, чтобы куда-то ехать в компании с ним. Бросить все и переться в какую-то небывальщину — тем более. Вот согласись я на это, тогда меня точно нужно везти в дурдом.
Мы стояли на остановке.
Мотя постоянно поглядывал на часы, бубнил под нос про опоздания и несходимость времени. Я торчал рядом, прикидывая, не нужно ли что-то срочно прикупить до того, как ехать в аэропорт, и успею ли я сделать остальное. Так мы простояли больше получаса.
— Извини, старик, — сказал Мотя, глядя, как я дергаюсь. — Что-то он опаздывает. Причем и тут, и там.
— Ага, — кивнул я. — Про там не знаю. Тут я его не вижу. И не думаю, что увижу. Надо было галоперидолу принять. Извини, забыл.
Я развернулся и пошел к дому.
— Ты куда? — крикнул сзади Мотя.
— За таблетками, — кинул я за спину. — А то в дурку с тобой не пустят.
Больше я Мотю не видел. Может быть, он действительно уехал на том «не нашем» автобусе. Надеюсь на это.
Через сутки золотая осень кончилась. Похолодало. Небо затянуло тучами. Сверху посыпала морось, переходящая в дождь и обратно.
Отношения тоже охладели.
Сразу после отпуска, в который я не поехал. За сутки до вылета мне внезапно нашлись очень важные дела, неотложная рутина и другие вопросы, которые больше никому доверить было никак нельзя. Поэтому она мне сказала: «Извини. Ты же понимаешь…» А я кивнул, что понимаю, и обещал не подвести.
Не подвел. Хотя, как оказалось, понял не все и не так.
Приехав, она стала избегать общения вне работы. Да и в офисе тоже, все ограничилось служебными обязанностями.
Через пару суток я не выдержал и прямо спросил: «Что случилось?»
Она помялась, а потом выдала, что встретила какого-то музыканта… В общем, такого. Это любовь, а сердцу не прикажешь. И, оказывается, я сам сказал, что все понимаю, поэтому она рассчитывает на мое здравомыслие. Поэтому лучше расстаться друзьями и «по-хорошему».