Пастернак в жизни
Шрифт:
Из этих наставников, которых я вспоминаю с благодарностью, назову первую свою учительницу Екатерину Ивановну Боратынскую [32] , детскую писательницу и переводчицу литературы для юношества с английского. Она обучала меня грамоте, начаткам арифметики и французскому с самых азов, с того, как сидеть на стуле и держать ручку с пером в руке. Меня водили к ней на урок в занимаемый ею номер меблированных комнат. В номере было темно. Он снизу доверху был набит книгами. В нем пахло чистотой, строгостью, кипяченым молоком и жженым кофе. За окном, покрытым кружевной вязаной занавеской, шел, напоминая петли вязанья, грязноватый, серо-кремовый снег. Он отвлекал меня, и я отвечал Екатерине
32
Е.И. Боратынская находилась в близком знакомстве с Л.Н. Толстым, подолгу гостила у него в Ясной Поляне, Л.О. Пастернак был чрезвычайно заинтересован в выборе педагога для сына именно из круга Толстого, к которому всегда испытывал чувство благоговения. Очевидно, Боратынскую ему рекомендовала Т.Л. Толстая. Подробнее о Боратынской см.: Смолицкий В.Г. Первая учительница Б. Пастернака – Е.И. Боратынская // Русская словесность. 1998. № 2.
Его превосходительству г-ну Директору Московской 5-й Гимназии.
Желая определить сына моего Бориса в 1-й класс вверенной Вам гимназии и представляя при сем удостоверение, выданное г-ном Директором Одесской 5-й гимназии за № 1076 от 17 августа 1900 г. в том, что сын мой успешно выдержал испытания для поступления в первый класс гимназии, имею честь покорнейше просить Ваше превосходительство сделать распоряжение о зачислении сына моего в число учеников вверенной Вам гимназии.
Преподаватель Л. Пастернак
Ваше Сиятельство, милостивый государь
Владимир Михайлович [33] .
К сожалению, ни я, ни педагогический совет не может ничего сделать для г. Пастернака: на 345 учеников у нас уже есть 10 евреев, что составляет 3 %, сверх которых мы не можем принять ни одного еврея, согласно министерскому распоряжению. Я посоветовал бы г-ну Пастернаку подождать еще год и в мае месяце предоставить к нам своего сына на экзамен во 2 класс. К будущему августу у нас освободится одна вакансия для евреев, и я от имени педагогического совета могу обещать предоставить ее г-ну Пастернаку.
33
Директор гимназии А. Адольф адресует свое письмо В.М. Голицыну, московскому городскому голове, к посредничеству которого прибег Л.О. Пастернак при попытке устроить своего сына в гимназию. Это письмо Голицын пере– слал Пастернаку.
Искренне благодарю Ваше сиятельство за содействие открытию у нас канализации; действует же она не очень исправно.
Прошу принять уверение в глубоком почтении и преданности покорнейшего слуги Вашего сиятельства А. Адольфа [34] .
В 1901 году я поступил во второй класс московской пятой гимназии, оставшейся классической после реформы Ванновского [35] и сверх введенного в курс естествознания и других новых предметов сохранившей в программе древнегреческий.
34
Письмо датировано 25 августа 1900 года.
35
Реформа министра народного просвещения П.С. Ванновского (1901 г.) радикально изменила систему российского образования. В частности, одним из ее пунктов была отмена преподавания греческого языка в большей части классических гимназий. Греческий язык впервые был сделан необязательным при поступлении в университет.
М.5.Г. – три, белой жести, знака в окружении дубовых листьев – кокарда гимназиста. Те же три знака выбиты на металлической пряжке ремня черной кожи. Каждая гимназия имеет свой обязательный номер. «М.5.Г» – московская пятая гимназия, еще добавляется при этом, в отличие от всех других гимназий, слово «классическая», значит, с греческим языком с четвертого класса. <…> Гимназия помещалась в двух смежных зданиях на углу Поварской и Большой Молчановки; в старом ампирном угловом особняке князей Голицыных, с фасадом по Поварской, и в пристроенном к нему, уже в конце прошлого века, для нужд гимназии корпусе, по Б. Молчановке. Углом своих стен объединенное здание обнимало гимназический двор. По Поварской, вдоль ограды, росло несколько старых лип. Двор примыкал свободной стороной к кирпичной стене соседнего участка – церкви XVII века Симеона Столпника.
Исправность в посещении – посредственная.
Исправность в приготовлении уроков – похвальная.
Исправность в исполнении письменных работ – исполнял тщательно.
Исправность относительно внимания в классе – был всегда и весьма внимателен.
(Из ведомости экзаменов на аттестат зрелости ученика Московской 5-й мужской гимназии за 1908 г. / Смолицкий В.Г. Пастернак-гимназист // «Быть знаменитым некрасиво…»: Пастернаковские чтения. Вып. 1. М., 1992. С. 232)
Летом я всегда у дяди Ленчика на даче. В комнатах пахнет чужим. По вечерам абажур. Тысячи мошек кружатся вокруг света. Кушают чужое, не так как у нас: гречневую кашу, например.
Боря очень нежный, но я его не люблю. Тетя все время шепчется с дядей и мамой, и есть слух, что мне придется выйти за него замуж. Это меня возмущает. Я не хочу за него, я хочу за чужого! Но Боря любит и прощает. Я гуляю с меньшим кузеном, Шуркой, и тот, затащив меня в кусты, колотит, а выручает всегда Боря; однако я предпочитаю Шурку.
Мы играем в саду. Запах гелиотропа и лилий, пахучий, на всю жизнь безвозвратный. Там кусты, и в них копошимся мы, дети; это лианы, это дремучие леса, это стены зарослей и листвы… Как непроходимы чащи кустов! Сколько близости с травой и цветами! Там – первый театр. Я сочиняю патетические трагедии, а Шурка, ленивый и апатичный, нами избиваем. Мы играем, и Боря, и я – одно. Мы безусловно понимаем друг друга.
Мы проводили лето с Пастернаками в Калужской губернии. Рядом жили Скрябины. Боря был культурный, очень развитой мальчик. Он уже читал Спенсера и Смайлса и, как мы шутили, проверял систему своего воспитания. Я ссорилась с ним невероятно. Втайне я тяготела к игре в бирюльки и качелям, а Боря изучал вопросы метрики и стихосложения.
– Вот вздор! – говорила я. – На свете есть тысячи размеров.
– Ну, назови! – предлагал он. – Дактили, хореи, ямбы, анапесты (шло перечисление)… Какие же ты знаешь еще?
– Да миллион! – отвечала я. – Есть миллионы стихов!..
Но Боря был добр и юродив, как все Пастернаки. После ссоры и моей брани он заходил в детскую (у него уже были две сестрички), становился посередине и с надрывом восклицал:
– А все-таки я тебя люблю!
36
О.М. Фрейденберг приходилась Б.Л. Пастернаку кузиной. Ее мать Анна Осиповна была родной сестрой Л.О. Пастернака.
Итак, на дворе зима, улица на треть подрублена сумерками и весь день на побегушках. За ней, отставая в вихре снежинок, гонятся вихрем фонари. Дорогой из гимназии имя Скрябина, всё в снегу, соскакивает с афиши мне на закорки. Я на крышке ранца заношу его домой, от него натекает на подоконник. Обожанье это бьет меня жесточе и неприкрашеннее лихорадки. Завидя его, я бледнею, чтобы вслед за тем густо покраснеть именно этой бледности. Он ко мне обращается, я лишаюсь соображения и слышу, как под общий смех отвечаю что-то невпопад, но что именно – не слышу. Я знаю, что он обо всем догадывается, но ни разу не пришел мне на помощь. Значит, он меня не щадит, и это именно то безответное, неразделенное чувство, которого я и жажду. Только оно, и чем оно горячее, тем больше ограждает меня от опустошений, производимых его непередаваемой музыкой.